Репетируем катастрофически мало. Работа расширяется, такая редакция номер два, как бы смешно это ни звучало у студента — вторая редакция спектакля спустя год. Но так это и происходит. Я редактирую действие, насыщая его новыми сценами, подробностями, появилась такая документальная часть как вербатим. Это монологи сегодняшних героев сферы обслуживания — реальные монологи, которые актеры собрали сами. Для того, чтобы понять что-то большее про произведение, про эти пять страниц Гоголя, мы решили отправиться в экспедицию в те места, где эти люди живут, служат, работают. Актеры брали интервью у официантов, охранников, водителей, уборщиц.
Рассказывали им, для чего?
Да, рассказывали. В вербатиме самое правильное — честность в подходе к сбору материала. Мы рассказываем героям, что мы делаем и для чего. Люди открываются, искренне говорят о том, что их волнует. И когда ребята собирали материал, каждый побеседовал со своим героем, которого еще важно было найти, потому что не каждый станет говорить о том, что он думает и чувствует на самом деле. Они взяли интервью у этих людей, а потом принесли их на репетицию. Мы читали их друг другу, были в шоке и восторге от колорита, который эти персонажи в спектакль привнесли. У него появилась заключительная часть, которая возвращает нас в сегодняшний день. Гоголя мы не очень извращали и коверкали, старались сохранить текст, который у него есть на этих пяти страницах, но так как это произведение не дописанное (это часть незаконченной гоголевской пьесы «Владимир третьей степени»), мы позволили себе его дописать сегодняшним днем.
А какой-нибудь из этих монологов вы принесли туда?
Я — нет, только актеры. Это такой способ, когда актер идет и делает все сам, а потом зачитывает монолог, который добыл. Потому что именно в таком случае это ближе, это по-настоящему. Ведь когда берешь интервью, ты записываешь все это на диктофон, с диктофона сам расшифровываешь на тетрадь, постепенно становишься все ближе и ближе с каждым прослушиванием: нужная интонация у тебя уже в голосе. В любом театральном вузе есть раздел «наблюдение за людьми», но эта техника от него отличается. Тут больше деталей и подробностей: вместе с текстом ты погружаешься в характер и потом довольно убедительно воспроизводишь текст, который ты сам переработал, тщательно и внимательно.
У вас сейчас анонсировано всего три показа в ноябре и несколько в декабре. А какие еще перспективы для тех, кто не успеет посмотреть спектакль сейчас?
Если это будет хорошая, интересная работа, я надеюсь, что театр включит ее в регулярный репертуар. Мы сейчас, по сути, ставим эксперимент с выбором сеансов (показы «Лакейской» идут нестандартными сеансами в 15:00 и 22:00. — Interview). Мы зависим от большой сцены, так как мы громкие, и, чтобы не помешать спектаклям, которые идут там, мы играем в необычное для театров время.
Это первый раз, когда театр работает с таким расписанием?
Не знаю, но мне кажется, что мы первые и с такими сеансами, и в этом зале, который использовался совершенно в другом качестве и виде. Он был отремонтирован Сергеем Куцеваловым, архитектором, который делал ремонт на третьем этаже в ГИТИСе, где мы делали «Лакейскую» год назад: тот же белый сбитый кирпич, вся эстетика, в которой мы привыкли ее играть, сохранена. Насколько я знаю, до нас тут спектаклей никто не играл. Возможно, здесь будет еще что-то происходить — возможно даже, что это будут наши новые спектакли.
Как вы переделывали текст, чтобы пять страниц превратились в час актерской игры?
Придумывали этюды вокруг, находили свой язык — ведь не обязательно все пять страниц выпаливать в первые десять минут. Ведь все происходит между строк, в паузах.
Ваши актеры всегда играют один и тот же текст или находится место для импровизации?
Текст — конечно. Это необходимость, это то, почему Гоголь стоит как автор и никто рядом в этой графе не стоит. Мы просто обрамляем его. У нас, например, есть один лакей — он у Гоголя не выделен, а в нашей версии наделен большими возможностями. Он цитирует Гоголя в принципе, он знает Гоголя — всего. Он знает того Гоголя, которого знает весь зал. Может выдать неожиданную цитату. Интересный получился персонаж. Его играет Павел Пархоменко.
Смешной получился спектакль?
Как сказать. Прошел же год, все выросли теперь… в институте было смешно. Но институтское пространство — оно всегда позволяет больше и дает право на ошибку. То есть ты как актер, как режиссер имеешь право на вольность. А когда ты приходишь в репертуарный театр, здесь вроде созданы тоже условия, что мы все можем ошибаться, но мера ответственности все-таки другая. Как будет здесь — увидим.
