Бельгийский фотограф Гарри Груйер входит в международное агентство Magnum Photos, которое знаменито своей приверженностью к черно-белой фотографии. Несмотря на это, он известен своей изощренной работой с цветом. В его фотографиях свет и краски играют определяющую роль — именно благодаря им он передает уникальность и неповторимость места.
На Фотобиеннале-2012 Груйер привез серию «Москва 1989-2009» (ее можно посмотреть в «Манеже»), которая, по словам самого фотографа, посвящена исследованию «русской души». В разговоре Груйер ведет себя свободно и непринужденно, хотя он довольно требователен к своему собеседнику — прежде чем выслушать вопросы журналистки, которая брала интервью до меня, он не постеснялся заставить ее дважды обойти его выставку.
Расскажите, как вы, адепт цветной фотографии, попали в агентство Magnum, где большинство всегда снимали на черно-белую пленку?
Действительно, когда меня принимали в Magnum, там было очень много фотографов старшего поколения, для которых ч/б было религиозным культом. Такие люди, как Филип Джонс Гриффитс и многие другие. Для меня выбор цвета на самом деле был не только эстетическим выбором. Я работал на журналы, а журналы хотели цветные фотографии. Поэтому наши пути с Magnum очень долго не пересекались, я знал оттуда только Алекса Уэбба. Мы с ним познакомились в юности, и он разделял мою любовь и интерес к цвету. Вот он и предложил меня в качестве кандидатуры в 81-м. И меня в конечном итоге приняли, правда, полностью только в 86-м. Среди фотографов нашлись те, кто отнесся к этому с изрядной долей скепсиса: «Все, Магнуму конец. Парень не снимает на ч/б, да он даже не репортер!» Конечно, они были в меньшинстве, иначе бы я туда не попал. Это было за 10 лет до той истории с Мартином Парром — его ведь тоже поначалу не хотели принимать. Так что там всегда есть консерваторы, ратующие за «чистый» стиль.
Удивительно, как они вообще вас приняли, учитывая такие ваши проекты как «TV Shots». Это могло бы привести их в ярость.
Да, для них это, наверное, было настоящим безумием. Хотя, если честно, я считаю, что это моя самая лучшая репортерская работа. Это же репортаж, исследующий телевизор как медиа. Настоящее журналистское исследование. Так, конечно, я никакой не репортажник, поэтому предпочитаю называть себя «уличным фотографом».
Просто выходите на улицу и начинаете ее изучать?
Да, стараюсь быть полностью открытым тем местам, которые я посещаю. В руке должен быть фотоаппарат, а голова должна быть пустой — чтобы предрассудки и концепции не мешали мне видеть мир таким, какой он есть. В этом отношении я настоящий последователь Картье-Брессона, который говорил: «Не думай, не читай, будь открытым!» Фотограф, по существу, это тот, кто старается быть везунчиком, — ты ходишь по улицам, смотришь на свет, людей, цвета и надеешься, что вот сейчас это сложится во что-то целое.
«Решающий момент», о котором говорил Картье-Брессон?
Не совсем. Я вам скажу, что эту концепцию слишком уж переоценивают. Анри вообще не использовал это выражение, его придумал американский издатель. Я не ищу ничего «решающего». Я бы говорил скорее о «волшебстве», когда вдруг из цвета, линий, движения складывается композиция.
Ваше признание, что вы отдаетесь на волю случая, сбивает с толку. Например, фотосерия «Rivages» — она выглядит как тщательно продуманный, концептуальный проект.
Да? Я оформил это в отдельную историю постфактум. Франсуа Альбер, который делал фотовыставку, попросил меня подобрать к ней работы. Я начал пересматривать свои снимки, и вдруг меня осенило: «Боже, у меня столько фотографий побережий, а я и не знал!» Оказывается, берега меня всегда притягивали, но до тех пор я этого не замечал.
Подсознательно?
Подсознательно. Не знаю, может быть, это из-за того, что я фламандец, а во фламандской и голландской живописи есть столько морских пейзажей. Живопись, как и кино, очень сильно на меня повиляли.
А какие фильмы?
В первую очередь Антониони. Я даже делал небольшой фильм, где показано, как Антониони повлиял на мои работы — на мое ощущение композиции, цвета. Помню, как меня поразила «Красная пустыня», где он подкрашивал здания, деревья и траву. Самое главное — Антониони очень хорошо чувствовал то место, в котором он снимал, будь то Италия, Англия или Китай. У меня животное ощущение пространства, и этому я научился у Антониони — приезжая куда-то, я в первую очередь «принюхиваюсь» и «притираюсь» к новому месту. Никакие книжки о культуре в этом тебе не помогут.
А как вы «принюхивались» к Москве?
В первый раз я побывал здесь еще в 1969 году, но проездом, всего пару дней — по пути в Ташкент, где снимал фильм. Так что это не считается. Потом я вернулся в 89-м вместе с Йозефом Куделкой. На этот раз у меня было три недели. Что обычно думал иностранец, когда попадал в СССР? «Кругом коммунизм!» А я в первую очередь вспомнил о книжках Гоголя и Достоевского. За коммунистическим фасадом увидел гротеск этих писателей. Сложные человеческие отношения, которые описывали в романах 19 века, никуда не делись. Ну и конечно чувствовалась атмосфера упадка и разложения: многим было давно на все наплевать, большинство думали только о еде.
И вы хотели передать это через тусклую палитру?
Вы находите мои фотографии тусклыми?
Вот эта, например, фотография — это же торжество серого. Как вам вообще здесь работалось? Здесь же нет ярких цветов, как в том же Марокко.
Конечно, нет. Я попал в совершенно экзотическое для меня место. Эти полинялые цвета были мне в новинку. И мне нужно было считаться с такими условиями работами. Знаете, если проводить параллель с живописью, если раньше я работал масляными красками, то здесь мне пришлось работать пастелью. Ну а потом, в 2009-ом, у вас появилась реклама с этими крикливыми, вульгарными цветами.
Для вас свет и композиция явно важнее, чем люди.
Да, определенно, я не «фотограф-гуманист» — люди как таковые меня мало интересуют. Поэтому я не работаю с черно-белой пленкой. Черно-белая нужна для портретов — она позволяет лучше приблизиться к человеку. Я, например, детей своих снимаю на ч/б с самого рождения. Снимая на цветную пленку, ты думаешь, видишь и реагируешь уже совершенно по-другому. Меня в первую очередь притягивает «физика» места, а к ней ты ближе всего можешь подобраться при помощи цвета.
Какое совпадение — как раз перед встречей с вами я беседовал с русским режиссером Николаем Хомерики, так он мне объяснял выбор черно-белой пленки тем, что он хотел сосредоточить внимание на актерах.
Вот видите, не я один так считаю. Может, это всеобщий закон.
Я бы хотел вернуться к вашим фотографиям. Вы приехали опять в Москву в 2009-ом. Она как-то изменилась для вас? Помимо того, что вокруг стало много вульгарной рекламы.
(Долго молчит, прежде чем ответить). Не знаю, надеюсь, она изменилась к лучшему, но не уверен. Людям, слава богу, больше не надо стоять в очередях за продуктами — согласитесь, это довольно идиотское занятие. Но они не стали свободней. Я не уверен, но вы, кажется, в принципе не хотите быть свободными. Ну почему вам всегда нужен то царь, то диктатор, то Путин?
А в чем несвобода выражается?
Да во всем! В выражении лица, в движениях, в том, как вы себя держите. Я ехал вчера в метро с русской подругой, мы молчали, я был одет вполне обычно по московским меркам, но все сразу понимали, что я — иностранец. Как сказала подруга, это оттого, что я веду себя свободно и непосредственно.
Ясно. А чем сейчас занимаетесь?
Вот только что вернулся из Египта. Думаю, получится история, похожая с проектом про Москву — я посетил Египет второй раз и тоже спустя 20 лет.
Почему Египет?
Хотелось посмотреть, как изменилась страна после революции. То, что я увидел, удручает. Люди стали куда более зажатыми и напряженными. Куда я поеду дальше и что буду делать, понятия не имею. Как я говорил, у меня не бывает готовых концепций. Я руководствуюсь интуицией, да и от фотографии получаю почти физическое удовольствие. Ну посмотрите на эту фотографию:
Представляете, какое это удовольствие, когда — бац! — и все вот так сошлось. Это же чистый оргазм!
И как часто у вас происходят такие фотографические оргазмы?
Как повезет. Тут все дело случая и удачи.
Фото: Рудольф Тер-Оганезов
