Евгений Миронов: «В сказке обычно есть мораль. Здесь я ее не вижу»

ДОЛЕЦКАЯ: Женя, сразу хочу тебя спросить про спектакль «Сказки Пушкина», который в Театре наций поставил американский режиссер Роберт Уилсон. Он дал тебе возможность корректировать его видение?

МИРОНОВ: Уилсон никому ничего не дает.

ДОЛЕЦКАЯ: То есть без единого шанса?

МИРОНОВ: Абсолютно. У меня была однажды возможность высказать свои пожелания. Я играю Рассказчика, и после нескольких недель репетиций, пригласив его на ужин в ресторан, я сказал Уилсону: «Пушкин-Рассказчик в спектакле такой блестящий и радостный! Хотя ты наверняка знаешь, что его убили на дуэли в 37 лет. В жизни Александра Сергеевича были и светлые, и темные моменты, поэтому мне важен какой-то драматический поворот».

ДОЛЕЦКАЯ: И Уилсон на это пошел?

МИРОНОВ: Да, но всего за день до премьеры. Мне было важно найти какую-то простую человеческую интонацию, и эта – серьезная, трагическая интонация возникает в финале, когда Рассказчик читает пушкинские «Стансы», где и о значении, и о предчувствии смерти, и о вечности природы и жизни. Но как в этих «Стансах» «светла его печаль»!

ДОЛЕЦКАЯ: Вы давно знакомы с Робертом?

МИРОНОВ: Он предложил мне вместе работать около десяти лет назад. Он тогда меня впервые увидел в Нью-Йорке в «Борисе Годунове», где я играл Самозванца. После спектакля Уилсон пришел за кулисы и поцеловал мне руку. Я метнулся, думал, в ответ надо тоже ему поцеловать руку, что такое «поклонение», я не знал. После знакомства с Уилсоном, мы вместе с Романом Должанским (заместителем художественного руководителя Театра Наций) еще 8 лет вели переговоры, согласовывали графики и решали, что именно будем ставить и как сотрудничать.

ДОЛЕЦКАЯ: На сцене ты потрясающе смотришься, сидя на ветке. Сколько часов на репетициях просидел там?

МИРОНОВ: Несколько недель по нескольку часов и вначале я хорохорился. Когда Боб спрашивал: «Еvgeny, are you okay?» — я отвечал: «Окей, окей». Но вообще, когда ты сидишь два, три, четыре часа на высоте нескольких метров, «на дубе том», — во-первых, спина каменная становится. А во-вторых, неловко же признаться художественному руководителю, что хочется в туалет. А Боб этого не понимает, потому что для него артист, застывший в мизансцене, — не живой человек, а воплощение мечты.

ДОЛЕЦКАЯ: Нелегко работать с гением.

ДОЛЕЦКАЯ: Не только. Он еще и формалист. Арт-форма — это его сообщение. Поэтому «Сказки Пушкина» — абсолютно инопланетный продукт. Понятно, что все билеты раскуплены, все ждут бомбы. А в душу это войдет русскому человеку?

МИРОНОВ (задумывается): Лично у меня после просмотра его спектаклей и «Сказок» в том числе, наступает какое-то странное умиротворение. Вдохновения немыслимого нет. Чувства, что он попал мне в душу и я сострадаю, – тоже нет. А есть умиление. Я смотрю на его космический мир – и красота, которая льется оттуда, это искусство в чистом виде. Дистиллированное. Достичь этой чистоты просто так невозможно. Уилсон – «человек дождя».

ДОЛЕЦКАЯ: Хочешь сказать, Боб – аутист?

МИРОНОВ: Да, но он излечился. А его друг, примерно того же возраста, не смог. Боб нас познакомил. Этот человек способен запредельные числа делить, умножать, вычитать. Допустим, 748 делит на 749 и через несколько секунд с легкостью выдает правильный ответ. Как в кино!

ДОЛЕЦКАЯ: Вот оно, детское начало.

МИРОНОВ: Плюс у Уилсона нет отдыха, привычного людям досуга, он вечно в работе, находит вдохновение во всем. Помню, у него были первые репетиции в Москве в ноябре в прошлом году. На улице ливень, к театру не подъехать, всюду потоки воды. Уилсон заходит в кабинет, садится и говорит: «Я сегодня в отеле подошел к окну, отодвинул занавеску, смотрю – все серое». Я ему: «Ну а чего вы хотели в Москве глубокой осенью?» А он подходит к окну, смотрит на эту привычную нам всем промозглую ноябрьскую сырость и серость, и восхищается: «Сколько оттенков!»

ДОЛЕЦКАЯ: Наш человек.

МИРОНОВ: Не то слово.

ДОЛЕЦКАЯ: Кстати, ты сам-то сказки любишь?

МИРОНОВ: Обожаю. И фантастику.

ДОЛЕЦКАЯ: Научную?

МИРОНОВ: Да. «Гиперболоид инженера Гарина», «Голова профессора Доуэля», «Остров погибших кораблей».

ДОЛЕЦКАЯ: А сказка любимая есть?

МИРОНОВ: «Золотой ключик».

ДОЛЕЦКАЯ: А сказочный персонаж?

МИРОНОВ: Конек-горбунок.

ДОЛЕЦКАЯ: Помнишь первый спектакль, на котором ты оказался?

МИРОНОВ: «Маленькая Баба-Яга» в постановке саратовского ТЮЗа. Там играла потрясающая актриса. Боже, как это было талантливо! Играла бы другая, не такая талантливая, я бы, наверное, милиционером стал.

ДОЛЕЦКАЯ: И последний вопрос: как думаешь, спектакль «Сказки Пушкина» будут воспринимать именно как сказки? Или как арт-театральный перформанс?

МИРОНОВ: В сказке обычно есть мораль. Здесь я ее не вижу, или она есть, но без назидательности. В финале «Сказки о рыбаке и рыбке» старик обнимает свою старуху, дуру старую, потому что любит ее, не смотря ни на что. И у меня возникает вопрос: почему до такого унижения надо было дойти старику? Почему он не плюнет, не уйдет от своей старухи вздорной? К сказкам вообще много вопросов. И это хорошо.

Интервью
Добавить комментарий