Айдан Салахова у Наоми Кэмпбелл — любимый компаньон для совместных путешествий, вечеринок и походов на выставки. Наоми для Айдан — модель для скульптур, участник перформансов и источник вдохновения. Несмотря на многолетнюю дружбу, наговориться друг с другом они не могут никогда.
НАОМИ: Айдан, твой отец — Таир Теймур оглы Салахов — знаменитый художник, лауреат множества премий. В каком возрасте ты впервые поняла, что хочешь пойти по его стопам?
АЙДАН: Не только мой отец был живописцем, у меня и мать (Ванцетта Ханум. — Interview) тоже художница. В детстве мне даже казалось, что так устроены все семьи: мама и папа дни напролет что-то рисуют. Кроме того, отец занимал должность первого секретаря в Союзе художников СССР — поработав в мастерской, он переодевался в деловой костюм и шел на службу. Я думала, что это и была его настоящая работа: там он зарабатывал деньги. Во многом поэтому я решила стать художником и галеристом одновременно — для меня не было никакого противоречия в том, чтобы делать искусство и управлять галереей.
НАОМИ: С твоим сыном было так же?
АЙДАН: Да, увы, и мой сын не стал экономистом или финансистом. (Смеется.) Он архитектор.
НАОМИ: И все-таки, кем ты себя считаешь в большей мере? Художником или галеристом?
АЙДАН: Я успешно сочетала обе роли 23 года подряд, и у меня было достаточно времени, чтобы изучить разные аспекты каждой из этих профессий. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что из-за бизнеса моя художественная карьера несколько пострадала, мне всегда не хватало времени на нее. Тогда я решилась на закрытие галереи — и хотя сделала это с радостью, процесс был мучительным. Меня все равно преследовало чувство утраты.
НАОМИ: Я знаю, что на вечеринке в честь открытия твоей последней выставки в ММСИ ты появилась, спустившись с потолка верхом на полумесяце.
АЙДАН: В переводе с турецкого мое имя означает «лунный свет», так что я подумала, что это будет милой деталью.
НАОМИ: Жаль, я не видела. Тебе не было страшно? Высоко пришлось забираться?
АЙДАН: Очень высоко.
НАОМИ: Тебя вообще что-нибудь может испугать?
АЙДАН: Конечно! Я, например, пугаюсь, когда принимаю душ и кто-то заходит в ванную. (Смеется.)
НАОМИ: Думаю, я бы тоже испугалась, будь это не мой муж.
АЙДАН: Еще я боюсь летать, и тебе это прекрасно известно. Помнишь, как я нервничала, когда мы летели в Рим?
НАОМИ: Помню, конечно. Слушай, а еще говорят, что парни в твоем последнем видео, которое ты показала на выставке в ММСИ, из стриптиз-клуба. Это правда?
АЙДАН: Да. Я наняла стриптизеров. И даже сама станцевала с ними.
НАОМИ: Как возникла такая идея?
АЙДАН: Тут все просто. Год назад я отпраздновала свой день рождения в клубе «Эгоистка». В программе был перформанс «Предназначение», где женщины в чадрах танцевали с полуобнаженными мужчинами. Важно, что сама концепция клуба предполагает эксплуатацию мужчин женщинами. Потом мы решили повторить этот перформанс на выставке, более того — я собиралась сделать видео с участием трех юношей — белого, мулата и чернокожего.
НАОМИ: Айдан и ее юноши! Знаешь, о чем я еще вспомнила? Помнишь, мы пошли с тобой в одну церковь во Флоренции, и ты знала все об истории ее фресок и куполов. Мне кажется, что для многих людей ты настоящий историк искусства. Те, кто собирает коллекции, кто хочет стать частью арт-мира или открыть галерею — все они бегут к тебе за советом. Так было всегда?
АЙДАН: В начале 1990-х новые русские стали скупать отечественных старых мастеров, но понятия не имели, что такое современное искусство. Мне было интересно попробовать изменить вкус людей, настроить их головы на волну актуального искусства. Я первой в Москве продала Энди Уорхола в 1993 году: с моей помощью Ольга Слуцкер стала первым частным коллекционером основателя поп-арта. По моей рекомендации Умар Джабраилов впервые в России приобрел Аниша Капура. Мы открыли первую галерею в Советском Союзе, и это было для всех в новинку. Всегда интересно делать что-то первой. Ты же прекрасно знаешь, что искусство я люблю больше, чем деньги, и мне неинтересно быть просто дилером — перемещать картины по миру и зарабатывать на этом. Российский рынок довольно молод, он начал активно развиваться только в середине нулевых. Появилось множество коллекционеров, финансовая ситуация наладилась, хотя это время казалось мне самым унылым и однообразным.
НАОМИ: Понятно. Ты кажешься мне очень хрупкой и чувствительной. Наверное, так и должно быть, учитывая твою профессию. Но при этом ты работаешь с очень грубыми, тяжелыми материалами. Тебе помогают?
АЙДАН: Я только три года назад начала заниматься скульптурой и многого еще не умела. Но шаг за шагом училась работать с камнем и сегодня уже все делаю сама. У меня с камнем любовный роман.
НАОМИ: Это успокаивает?
АЙДАН: Именно! Когда мне приходится уезжать из Каррары в Москву и я месяц не работаю, то чувствую себя значительно хуже. Камень — удивительный материал. Он позволяет художнику воплотить свой замысел в трех измерениях. Это очень важно. Живопись двумерна. А потрогать собственную идею рукой — вообще чудо!
НАОМИ: Удачный момент, чтобы обсудить наш совместный проект. Не многие знают, что мне довелось позировать тебе для скульптуры. Это было нелегко: требовалось быть очень внимательной. Я модель, конечно, но это совсем другое. Ты сказала прямо: «Хочу, чтобы было вот так и этак». У тебя все продумано заранее. Жду, когда нашу скульптуру увидят все остальные.
АЙДАН: Она будет готова через пару месяцев. Когда я впервые увидела твою фотографию в каком-то журнале много лет назад, ты сама показалась мне произведением искусства, идеалом, ожившей статуей. Это так трудно — делать копию уже существующего произведения. Как ни старайся, реальность все равно лучше.
«Сотрудники Министерства культуры посчитали, что я превратила черный камень из Мекки в вагину, оскорбив всех мусульман».
НАОМИ: А почему ты выбрала для работы каррарский мрамор? Он так дорого выглядит. Поэтому он тебе нравится? (Смеется.) Или, может, работая с ним, ты чувствуешь связь с классической традицией — Микеланджело и другими великими мастерами?
АЙДАН: В Карраре ты ощущаешь нечто особое, что не выразить словами. Историю, дух.
НАОМИ: Я не первый твой «портрет»? Ты ведь уже работала с другими людьми.
АЙДАН: У меня есть несколько скульптур с натуры. Но с тобой я использовала новую для себя технику: сначала слепила модель из глины, а уже потом сделала гипсовый слепок.
НАОМИ: А что тебе показалось самым трудным?
АЙДАН: Главная проблема заключалась в том, что все на свете знают, как выглядит Наоми, — и у каждого на этот счет есть собственное мнение. Поэтому мне не хотелось делать точную внешнюю копию, куда интересней мне было показать твой характер. Хорошая работа должна отражать все аспекты личности — то, как тебя видят окружающие, ты сама и я как художник. А с чисто технической стороны сложнее всего было передать глаза, ведь они имеют огромное значение на твоих снимках, а я делала скульптуру из черного гранита.
НАОМИ: Помнишь инсталляцию, которую мы делали вместе?
АЙДАН: Перформанс в «Цветном»?
НАОМИ: Да. Было весело. Сначала я сказала себе: «Так, Айдан хочет, чтобы я прошла сквозь бумагу. Хорошо, это же несложно. Я могу это сделать». Но во время перформанса я испытала очень странное ощущение. По мере приближения к бумаге она вдруг начинала казаться мне кирпичной стеной! Хотя это совсем тонкий материал.
АЙДАН: Ты шагала и разрывала листы, помогая себе руками.
НАОМИ: Я никогда не работала подобным образом. Когда ты делаешь что-нибудь в реальном времени, это уникальный опыт. Еще один маленький сувенир в копилку тех незабываемых впечатлений, что мы пережили вместе.
АЙДАН: Впечатлений, вроде гипса. (Смеется.)
НАОМИ: Ой, не говори. После семи часов в одной позе без движения я думала, что моя нога умерла и никогда не оживет снова.
АЙДАН: Люди, которых я обкладываю гипсом, всегда паникуют оттого, что перестают чувствовать собственное тело.
НАОМИ: Ну, я не чувствовала клаустрофобии. Слава богу, ты обложила мое тело гипсом только наполовину — возможно, если бы ты покрыла меня им полностью, мне бы тоже стало не по себе. Знаешь, что мне еще нравится в твоих скульптурах? Они заставляют зрительское воображение работать в эротическом ключе. В прошлом году на биеннале в Венеции с тобой обошлись несправедливо: ты работала не покладая рук, а кто-то решил, что ты просто приехала и… Можешь рассказать, как все было на самом деле?
АЙДАН: Куратор Берал Мадра позвала меня в качестве приглашенного художника участвовать в выставке Азербайджанского павильона. Список работ был окончательно утвержден еще в январе, поэтому для меня стало большой неожиданностью, что в июне за день до открытия Министерство культуры сняло с выставки две мои работы. Одна — скульптура, изображавшая женщину в чадре. Ее убрали, потому что правительство страны не пожелало, чтобы Азербайджан считали исламистским государством. Напротив нее стояла скульптура «Черный камень». По форме — это точная копия Черного камня из Мекки, выполненная из белого мрамора, который обрамляет черный центр. Единственное, что я изменила — добавила вытекающую из камня слезу. Сотрудники Министерства культуры посчитали, что я превратила Черный камень в вагину, тем самым оскорбив всех мусульман. Убрали и ее. Однако до открытия оставался лишь день, и им не хватило времени, чтобы вынести работы из павильона, ведь каждая весит по две тонны. Поэтому на вернисаже скульптуры были накрыты белой тканью. Разразился такой скандал! Неделю спустя работы все-таки вывезли, а Витторио Сгарби, куратор Итальянского павильона, взял «Черный камень» на свою выставку.
НАОМИ: Должно быть, эта история тебя сильно задела.
АЙДАН: Если честно, я проплакала всю биеннале. Зато ты меня поддерживала, а все остальные поздравляли с большим скандалом.
НАОМИ: Погоди, то есть в этом скандале были и положительные моменты?
АЙДАН: Еще бы: цены на мои работы мгновенно взлетели, мной заинтересовались новые коллекционеры.
НАОМИ: Я правильно поняла, что ты не веришь в Бога?
АЙДАН: Нет. Мне не нравятся институции существующих религий. Моя вера лежит за пределами теологических систем. Природа, космос…
НАОМИ: С одной стороны, в твоих работах много этнического и восточного. С другой — многие твои скульптуры провокативны — например, ты используешь форму фаллоса. Ты намеренно сталкиваешь эти вещи?
АЙДАН: Я считаю, что искусство — территория свободы. И я совершенно не понимаю, что происходит в мире последние 20 лет. Скажем, я атеист, у меня есть свой взгляд на определенные вещи, и я хочу выразить его в искусстве. Почему мне запрещают это делать, опасаясь, что у других это может вызвать негативную реакцию? Для понимания современного искусства люди в любом случае должны иметь определенный уровень образования, знаний.
НАОМИ: И придерживаться широких взглядов. Как ты чувствуешь себя в современной России?
АЙДАН: Тут нет свободы самовыражения. Русские художники оказались в странной оппозиции к христианской церкви, реакция на современное искусство крайне негативна. Церковь тщательно проверяет каждую выставку в надежде найти что-нибудь, связанное с религией, а потом публично выражает свое неодобрение. В результате тебя могут арестовать или запретить твои работы к показу. Прямо скажем, это не самое лучшее время для современного искусства. Но при этом в Москве появилось много платформ для молодых художников — школы, выставки. Я, например, уже десять лет преподаю в Московском художественном институте имени Сурикова. Со временем это должно принести свои плоды. Пространство своей галереи я превратила в мастерскую, где работают мои студенты. Люди могут прийти и посмотреть, как и что мы делаем. Или следить за происходящим через установленную там веб-камеру.
НАОМИ: Вообще, искусство часто разделяют по гендерному признаку. Как считаешь, правдоподобна ли такая классификация?
АЙДАН: Глупости. Когда зритель смотрит на произведение, ему не важно, кто его создал — мужчина или женщина.
НАОМИ: Ты феминистка?
АЙДАН: Уже постфеминистка. (Смеются.)
НАОМИ: Сложно, будучи женщиной, выживать в современном арт-мире?
АЙДАН: Конечно. И эта проблема затронула художниц из самых разных стран, включая знаменитых Марину Абрамович и Луизу Буржуа. Особенно трудно нам дается личная жизнь, потому что мы любим работу больше, чем мужчин. А я не знаю ни одного мужчины, которого бы это устроило!
НАОМИ: Тебе снятся сны?
АЙДАН: Нет.
НАОМИ: Нет?! Откуда же тогда берутся идеи твоих работ?
АЙДАН: Бывает, они приходят, когда я лежу в кровати и смотрю телевизор.
НАОМИ: Планы на этот год уже наметила?
АЙДАН: Во-первых, собираюсь закончить твою скульптуру. Во-вторых, доделать еще одну скульптурную композицию, о которой пока не стану говорить. Еще я начала новую серию живописных работ, а живопись — это эскиз к скульптуре. Так что, думаю, к концу года у меня будет новый проект.
НАОМИ: Было бы здорово, если бы ты показала свои работы на Art Basel в Швейцарии или Майами или сделала выставку в Венеции…
АЙДАН: В Венеции? Ни за что!
НАОМИ: Нет, нет, ты обязательно снова должна отправиться в Венецию и завоевать этот город. У тебя куча фанатов — взять, к примеру, того джентльмена, Витторио, кто помог тебе в прошлый раз. Никогда не говори «никогда»!
