Алла Демидова всегда была в авангарде. В разное время с ней работали Юрий Любимов, Анатолий Эфрос, Роман Виктюк, Анатолий Васильев, Кирилл Серебренников — почти все наши главные режиссеры-новаторы за последние полвека. Плюс еще западные гиганты театра: Теодорос Терзопулос, Антуан Витез, Джорджо Стрелер. А в кино ее снимали Андрей Тарковский и Кира Муратова. Демидова владеет массой актерских техник, блестяще эрудирована и не боится нового. Осенью у актрисы не только юбилей, но и премьера в «Гоголь-центре»: она будет играть в спектакле Серебренникова «Ахматова. Поэма без героя» (поэтическая читка — ее ноу-хау). По этому случаю молодой актер и режиссер Александр Молочников поехал за город на встречу с дивой. Алла Сергеевна принимает интервьюера в похожем на пансионат многоквартирном доме под Москвой. Соседом артистки когда-то был Иннокентий Смоктуновский, главный герой одной из ее книг. «Вот за этим мы все сюда ездим», — хозяйка показывает гостю лоджию с великолепным видом на водохранилище. Здесь расположен ее письменный стол. Но отвечать на вопросы она предпочитает в гостиной, за чашкой чая.
ДЕМИДОВА: Простите, вы актер?
МОЛОЧНИКОВ: Пытаюсь быть режиссером.
ДЕМИДОВА: Но актером были?
МОЛОЧНИКОВ: Да.
ДЕМИДОВА: А почему тогда так слабо говорите?
МОЛОЧНИКОВ: Я как-то не хотел говорить громко.
ДЕМИДОВА: Не надо громко, нужен другой энергетический посыл. Основная ошибка современного театра — все говорят на усредненном уровне. Даже когда микрофончик на щеке, все равно с третьего ряда ничего не слышно. А нужно играть, как играли древние, на тысячную толпу. В вас я тоже вижу эту беду. Не надо громко, надо не про себя, а для партнера. Если это театр — то для зрителей с последнего ряда. Давайте!
МОЛОЧНИКОВ (меняя «энергетический посыл»): Расскажите о вашем спектакле «Ахматова. Поэма без героя». Вы давно выступаете с «Поэмой без героя» на поэтических концертах — получится ли прочитать ее по-новому, как-то переосмыслить?
ДЕМИДОВА: Знаете, недавно я сдала статью в один журнал. У меня была книжка 1921 года издания — кто-то подарил после концерта. С надписью Ахматовой, посвящением кому-то, но кому — неизвестно. Просто подпись «Ахматова», короткое стихотворение и год — 1921-й. И вот я расшифровала кому. Должна сказать, мне это очень нравится — сидеть вот тут на балконе и заниматься исследовательской работой. На репетициях тоже могут открыться большие неожиданности, но их придется осмыслять уже по-актерски. Посмотрим, как будет разбирать поэму Кирилл Серебренников. Я вообще послушный материал для режиссера. Считаю, что актер — это исполнитель. Другое дело, что можно быть исполнителем уровня Рихтера, а можно быть Ивановым-Петровым-Сидоровым. Надо стремиться к тому, чтобы уметь воплотить любую идею. Собственно, от этого и зависит, плохой или хороший актер. Плохой актер всегда играет себя, у него нет фантазии. А если есть фантазия, то нет техники, чтобы эту фантазию исполнить.
МОЛОЧНИКОВ: А как вы режиссеров различаете? Допустим, пришел к вам молодой режиссер — как вы решаете, работать с ним или нет? И вообще, что такое талантливый режиссер?
ДЕМИДОВА: Понимаете, у актера нет выбора. У актера есть свобода отказа. Отказ — единственный способ влиять на свой путь. Я много раз отказывалась. В свое время даже отказала Бобу Уилсону (американскому театральному режиссеру Роберту Уилсону. — Interview). Видите ли, у нас нет опыта будущего. Когда молодой Тарковский предложил мне в «Андрее Рублеве» играть дурочку, я cказала: ну что я, дура — играть дурочку? Еще и писать в кадре. Да никогда в жизни! Но потом в «Зеркале» снялась — когда поняла, что это за режиссер. Талант режиссера трудно заметить «до». Талант актера — легче. Потому что режиссерский талант определяется множеством разных условий. Это ведь еще и умение собрать вокруг себя других талантливых людей, умение что-то от них брать. Я много раз снималась у режиссеров — вроде бы талантливый, но, предположим, роли распределил неправильно. И все, значит, не очень талантливый.
МОЛОЧНИКОВ: Сейчас ваш основной материал — поэзия. Раньше у вас были античные авторы, Шекспир. Как думаете, почему театр так долго говорил стихами?
ДЕМИДОВА: Потому что древние актеры пели. Вот я играла спектакль «Тристия» на древнегреческом стадионе в Дельфах. Там было семь тысяч зрителей, актеры выступали без микрофона. Простая говорильня до зрителя не дойдет, нужна другая техника речи. Это некоторым образом пение, надо растягивать гласные. Античные драматурги писали, имея это в виду. Я видела Эсхила на древнегреческом: одна строчка может быть просто «а-а-а» или «и-и-и». Другое дело — переводы и адаптации. Сейчас играть стихи на сцене очень трудно. Ломается ритм, ломается рифма, ломается музыка стиха. Но бывают исключения. Например, на Таганке «Гамлет» с Высоцким шел в переводе Пастернака (Демидова играла королеву. — Interview). Как-то английские актеры нам сказали: «Вы счастливые, играете Пастернака, а мы — Шекспира». Средневекового автора с тяжелой поступью речи. А Пастернак — это «стихи мои, бегом, бегом…». Их надо «пробрасывать».
МОЛОЧНИКОВ: На Таганке было тогда много отличных поэтических спектаклей.
ДЕМИДОВА: На Таганке это получилось, потому что там было много поэтов и просто музыкальных людей. Сначала Андрей Вознесенский сам выступал со своими стихами, но однажды он уехал, и актеры стали читать вместо него. Так получились «Антимиры». Потом были спектакли по Пушкину, Есенину. Таганка прорвала запретную для театра кулису. Это очень трудно: когда стихами пытаются говорить в психологическом ключе, получается просто бытовой театр. Так лучше берите тогда Островского играйте.
МОЛОЧНИКОВ: Сегодня в России популярна концепция «театр плюс». Когда помимо спектаклей театр проводит выставки, лекции, организует дискуссии и так далее. В том числе по такой модели живет «Гоголь-центр». По-вашему, это важно для жизни театра или это только мода? Близко ли вам понимание театра как просветительской площадки?
ДЕМИДОВА: Я считаю, что театр никакого отношения к просветительской деятельности не имеет. Театр, как и наука, — нечто самоценное. Но если «Гоголь-центр» берет на себя еще и эту задачу — слава богу. Значит, у них хватает на это сил, или времени, или молодости.
МОЛОЧНИКОВ: Кто вам интересен из действующих режиссеров в Москве?
ДЕМИДОВА: Я всегда с любопытством смотрю на Богомолова, Серебренникова. Но все-таки сейчас все самые важные поиски идут не в русском театре, что жалко.
МОЛОЧНИКОВ: А кто, например, не в русском театре?
ДЕМИДОВА: Вот этот спектакль, который длится 24 часа, я посмотрела целиком в интернете (речь идет о «Горе Олимп», радикальной работе бельгийца Яна Фабра. — Interview). Увидела, откуда наши молодые берут идеи. Ну и слава богу, надо заимствовать у всех талантливых людей, это школа. Правда, сейчас уже все в интернете, мы больше не можем обманывать зрителя, что-то брать и выдавать за свое.
МОЛОЧНИКОВ: Заметил у вас на балконе буклет Роберта Уилсона. Что вы о нем думаете? Не считаете, что он повторяется?
ДЕМИДОВА: Да пускай хоть сто лет делает одно и то же, все равно мне будет интересно, потому что я люблю этот театр. Бытовой театр — это не мое, мне нравится театр фантазии, где есть какая-то тайна. После архитектурного университета Боб Уилсон стал работать с больными детьми — с парализованными, онкобольными, безнадежными, страдающими шизофренией. И фантазии больных людей он превращал в театральные образы. На сцене появлялись огромные жабы, женщины со страшными рыжими париками. В каком-то спектакле был огромный бык, он глотал солнце и сам становился солнцем. Кстати, со светом Боб Уилсон работает гениально. У нас до сих пор к этому никто так и не приблизился.
МОЛОЧНИКОВ: Раз вы так открыты современному искусству, вы, пожалуй, не могли пройти мимо акционизма. Тот же Петр Павленский, например. Вас его работы цепляют?
ДЕМИДОВА: Откровенно говоря, это направление меня совершенно не интересует и никогда не интересовало. Вот представьте, я художник, собираю вот, вот и вот (сдвигает вместе вазочку с конфетами, чайник, чашки) и называю это произведение «Митинг на Болотной площади». Моя идея в общем ясна: с одной стороны, они все вместе, с другой — они все разные. Но это же не философия.
МОЛОЧНИКОВ: Вы родились и прожили всю жизнь в центре Москвы. Как вам последние перемены в городе?
ДЕМИДОВА: Я живу на Тверской, поэтому сейчас и не приезжаю домой. Целый месяц сижу здесь, так как во дворе у нас происходит то же, что и на улице. Машину поставить негде, мои окна, к сожалению, выходят на улицу. Я ничего не могу сказать по этому поводу. Я никогда не критикую ни власть, ни политику, ни социум — я к этому никакого отношения не имею, всю жизнь я была во внутренней эмиграции, можно так это назвать. И мне комфортно! А чтобы критиковать, соглашаться, не соглашаться — в это надо влезать, разбираться, это надо понимать. Делайте что хотите!
МОЛОЧНИКОВ: Сразу хочется спросить, а позволительно ли уходить во внутреннюю эмиграцию, если, например, в стране фашизм?
ДЕМИДОВА: Вы знаете, я жила во внутренней эмиграции в стране, которая вам, молодой человек, даже не снилась. Глубоко при советской власти, в 60-е годы. Вы даже не представляете, как закрывали спектакли, как резали фильмы. Как «Дневные звезды» изрезали (в этой картине Демидова сыграла поэтессу Ольгу Берггольц. — Interview). Вот, кстати, пример. Вышел фильм «Андрей Рублев» Тарковского, вышли «Дневные звезды» Таланкина — и тот и другой запретили, оба на полке. Потом говорят: вырежете вот эту сцену, и фильм поедет в Канны. Тарковский ничего не делает. Таланкин режет, пьет после этого — фильм остается на полке. Через какое-то время опять: вырежете вот эту сцену… И получилось, что выиграл Тарковский, который свой фильм не изрезал. Поэтому лучше уж внутренняя эмиграция.
