Валентин Юдашкин: «В СССР к моде относились как к искусству»

В глазах художника Александра Шабурова модельер Валентин Юдашкин выглядел «напудренным человеком из мира лакшери». На встречу в особняк дизайнера в Вознесенском переулке Шабуров явился в мятых штанах и собирался вступить в жесткую конфронтацию. Спустя первые 15 минут разговора выяснилось, что оба они про одно и то же: про культурные традиции и поиск национальной художественной формы. У них даже ручки, которыми художники подписывали друг другу дарственные книги, оказались одинаковыми. Возможно, это интервью выльется в совместную выставку. Следите за развитием событий.

ЮДАШКИН: Александр, шампанского?

ШАБУРОВ: Три часа дня? А вы работать сегодня больше не собираетесь? В какой-то момент я стал немолодым и ленивым, по ночам работать не хочу. Решил выпить рюмку коньяку, чтоб себя тонизировать. На следующий день выпил еще рюмку днем — и понял, что не тонизирует, наоборот, расхолаживает. Алкоголь и работа несовместимы. Тут же вся кровь к желудку…

ЮДАШКИН: По той же причине я никогда не обедаю. Сразу лечь хочется. Как говорится: «Сытый художник — не художник». Я ем один раз в день.

ШАБУРОВ: Я тоже мало ем, но у меня (показывает на живот) вот такая шайба уже. А что это за особняк?

Платье, головной убор, оплечье, Все Valentin Yudashkin Haute Couture, коллекция весна-лето 2008
Платье, головной убор, оплечье, Все Valentin Yudashkin Haute Couture, коллекция весна-лето 2008

ЮДАШКИН: Дом Сумарокова, он тут родился в 1717 году. Здесь гостили Пушкин, Толстой, последним хозяином был архитектор Жолтовский. Мы семь лет делали историческую реставрацию.

ШАБУРОВ: Ого. Я как-то в Израиле был, навещал художника Мишу Гробмана. Так вот, достает он какие-то бумажки и говорит, мол, угадай, чьи стихи: «Гордость и тщеславие выдумал бес. / Щерин да берин, лис тра фа, / Фар, фар, фар, фар, люди, ер, арцы…» Я охренел, у меня уши в трубочку свернулись. Оказывается, Сумароков.

ЮДАШКИН: Тогда это был такой авангард.

ШАБУРОВ: Точно. Когда мне сказали: «Поехали к Юдашкину», я подумал: какое первое чувство он у меня вызывает? Как это ни скучно для интервью — уважение. Почему? Потому что художники — кустари, а тут человек держит на себе систему. Как вам удалось?

ЮДАШКИН: Не такая уж большая между нами разница. Мы с вами в одно время начинали, в начале 80-х. Вы были запрещены, да и мода тоже. Наши первые протестные вещи мы с поэтом Петром Мамоновым показывали на заводских площадках, на Горбушке: кожа, клепки.

ШАБУРОВ: И как же вы из простого художника переродились в менеджера?

Платье, головной убор, оплечье, Все Valentin Yudashkin Haute Couture, коллекция весна-лето 2008
Платье Valentin Yudashkin Haute Couture, коллекция весна-лето 2006. Стол, Loft Designe

ЮДАШКИН: Да я не переродился. В те времена художник мог работать только в театре. Я работал в театре Станиславского. Первая постановка, к которой делал костюмы, — «Ромео и Джульетта». Удивительные коллеги у меня там были. Они понимали и читали эскизы, научили меня из дешевых материалов создавать художественный образ. Как можно из тюля сделать шерсть? А из бархата — драп? Таких закройщиков и художников по тканям я больше не видел. Им можно было показать клочок непонятно чего со словами: «Хочу вот как этот камушек» — и они с точностью его воспроизводили. Алхимия. Подобных умельцев я смог найти лишь на фабрике во Флоренции. Там создают материалы и ткани на станках, которыми пользовались еще во времена Леонардо да Винчи.

ШАБУРОВ: А с отечественными специалистами не работаете?

ЮДАШКИН: Сегодня у нас что, пятница? Шаббат шалом! (Чокаются.) В Москве я начинал с мастерами и студиями, где все делали вручную, — они давно закрыты. Ужасно жаль. Вот к Китаю, например, пренебрежительно относятся, но, когда я беру в руки их вышивки, вижу резьбу по кости, по камню — сразу понимаю, культуре 5000 лет. Или вот, в той же Италии — вовсю пользуются своим этническим наследием. А у нас что? В России исконные народные промыслы с богатейшими традициями с трудом находят свое место. Я недавно посетил фабрику жостовских подносов, мы их в подарок иностранцам покупаем. Берешь поднос, ставишь баночку икры, водочку — отличный сувенир из России. Так на фабрике теперь всего 12 девушек-живописцев осталось.

ШАБУРОВ: Опишите ваш путь к модельерству.

ЮДАШКИН: В советское время я интересовался фотографией. Работал с журналами «Крестьянка», «Работница». Был ассистентом фотографа, по сути стилистом, но тогда и названия такого не было. И денег не было, мы кроили платья из бумаги, пленки, пластика. После заказных съемок оставалась модель, она же оплачена, и можно было что-то свое соорудить. Помню, как мы нашли Оксану Фандеру: я ехал в метро, на «Войковской» выходила школьница, так и познакомились. Еще мы иногда делали плакаты, это был самый лучший бизнес. Госконцерт, Москонцерт — афиши всем нужны. Мы и шрифты, и фотографии делали. Это были уже не советские фотокарточки, все по-новому.

ШАБУРОВ: Давайте за это! (Звон бокалов.)

ЮДАШКИН: Мы в подвалах что- то придумывали, посещали первые авангардные выставки. В конце 80-х я создал первую коллекцию «Русь изначальная»: кокошники с крестами, платье-балахон «Иконостас».

ШАБУРОВ: В моем родном Свердловске предыдущее поколение художников было помешано на иконописи. Делали авангардистскую иконопись — так много, что даже не интересно. А спустя 10 лет вдруг опять тема всплыла. Не думал, что моде эта тема тоже важна. Почему?

ЮДАШКИН: Понятно же почему — это всех привлекает. Роскошь, золото, резьба, декор, барокко — такое можно увидеть или в музее, или церкви. Например, в 91-м я впервые приехал в Париж с коллекцией «Фаберже». Теме сто лет в обед, но было интересно. Почему? Потому что был еще Советский Союз, а у меня вдруг двуглавый орел в декоре. Эти русские имперские символы были чисто визуальной частью идеи. Просто рисунок отлично ложился на ткань. Меня интересовали исключительно форма, цвет, фактура, а не национальная символика. И когда мы на подиуме показали эти огромные платья в форме яиц Фаберже, конечно, разорвали всех. Никто не думал, что это тоже мода.Спустя годы подобные шоу стал ставить Гальяно.

ШАБУРОВ: В этом есть что-то от театра?

ЮДАШКИН: Конечно. Тогда все показы напоминали представление. Коллекции готовили большие, по 200 с лишним выходов. У Пьера Кардена было 400: одежда для утра, дня, вечера, на работу. Театр моды. А сейчас 45 выходов, в лучшем случае 12 минут — и убежали. Люди разучились смотреть долго.

ШАБУРОВ: Мне к интервью дали справку о вас. Там я прочитал, что Юдашкин и Карден — друзья. Сидел и думал: как можно дружить с Карденом? Я с друзьями иду пиво пить и обсуждать, какие бабы идиотки. А вы? Берете по сигарете на мундштуке и, полулежа на диванах, беседуете о том, что талии стали уже?

ЮДАШКИН (смеется): Мы обычные люди. Познакомились в Париже, как раз на показе «Фаберже». Мне 24 года, я приехал с советской наглостью и мыслями: здесь не понравимся — есть же Польша, Болгария, Чехословакия, туда поедем. И вот после показа ко мне приходит восторженный Пьер. Приглашает на ужин в ресторан Maxim’s. А я без галстука. Пиджак, водолазка и всё. Мне говорят: без галстука нельзя. Потом дают галстук, и я надеваю его на водолазку. Вот так по-идиотски одет, зато с Карденом за одним столом. Мы же про него только в книжках читали.

ШАБУРОВ: Ясно. А вам не кажется, что слишком много времени уходит не на творчество, а на организацию, на технологию?

ЮДАШКИН: Для меня главное — рисунок, в сезон я их делаю около 2500. На живопись мало времени остается. Хотя все же пишу натюрморты, абстрактно. Люблю это.

ШАБУРОВ: То есть вы рисуете, а потом эскизы отдаете…

ЮДАШКИН: В производство.

ШАБУРОВ: И что, все сам?

ЮДАШКИН: Нет. Но платье haute couture — это произведение искусства, поэтому я провожу по три примерки на каждое. Лично.

Интервью
Добавить комментарий