Выставка Дианы Мачулиной представляет собой графику на темы московской архитектуры последних лет. В центре галереи установлены серые бетонные конструкции – видимо, небоскребы. Каждая работа, выхватывающая тот или иной фрагмент московских архитектурных нонсенсов, снабжена подробными ассоциативными или поясняющими текстами, включенными в канву изображения.
Диана Мачулина не соответствует моим представлениям о ней – думала, что встречу «молхуда» в худи, как она выглядит на своей фотографии в фейсбуке, а передо мной – ни больше, ни меньше – молодая Мухина, яркая личность в полосатой вязаной кофте. В «Цурцум-кафе», где мы садимся поговорить, она перво-наперво заказывает пиво, закуривает и начинает потихоньку заваливать меня цитатами вперемешку с социо-культурными контекстами. Я не поддаюсь, пытаясь структурировать наш разговор почти анкетными вопросами.
Вы учились в ГИТИСе на факультете сценографии. Кто вел ваш курс?
Бархин.
Можно связать ваш интерес к интерь.., т. е. к экстерьерам городской архитектуры с вашей специальностью – театральной декорацией?
Замечательная оговорка, про экстерьеры-интерьеры. Была такая мысль в рассуждениях о пассажах у Беньямина, о превращении торговых улиц из экстерьера в интерьер. У нас эта метаморфоза – в перекрытых атриумах. В книге Трубиной «Теория города» она обозначила, что торговые центры – это возможность испытывать самые невероятные ощущения, иметь все одновременно, и атриум – способность быть сразу и внутри, и снаружи здания. Но по-хорошему, город совсем перестал быть интерьером, игровой комнатой для детей, утратил уют. Все мое детство мы провели на улицах, а у моего ребенка этого уже не будет. Уже нет пространства, в которое можно выпустить ребенка, и ему будет интересно и безопасно. И никаких случайных интересных встреч для взрослых, только быстрая дорога из одного места в другое. Город перестает быть пространством жизни, перестает быть интерьером в хорошем смысле – большим домом. А что вы меня спрашивали, извините?
Я спрашивала про то, можно ли считать, что вы видите фасады как декорации?
Я не включила это в работу, но мне дико понравилась актуализированная фраза из Маркиза де Кюстина «Россия – страна фасадов», которая была частью рекламной кампании бывшего «Времени новостей», ставшего впоследствии «Московскими новостями». Эту рекламу муниципальные власти просили снять – потому что это правда. Важна показуха и не важна сущность. Страна фасадов проявляется в непонимании того, что в старом здании ценна не только лепнина на фасаде, но и особое устройство и планировка комнат, все в целом.
Понятно, и самый болезненный пример – «Детский Мир».
Скорее, самый известный. А вот еще про театральность: к выставке мы сделали самиздатовскую брошюру с тремя текстами об архитектуре, которые специально написали Кирилл Асс, Ирина Кулик и Наталья Самовер. Про сущность декорации рассуждала Ирина Кулик.
Неудивительно, Ирина Кулик тоже гитисовская.
Да. Мы вспомнили офисное здание на углу Лесной и Новослободской, которое называется «Чайка». Это уже отсылка ко МХАТу. Там постарались сделать какой-то декор а ля модерн, налепив его на стеклобетон. Архитектура говорит сама за себя, нужно только уметь ее слушать. А говорит она чудовищные вещи. Вот эта «Чайка» – откровенная декорация: там есть купол, но задняя его часть – плоская, купол показан только «зрителям», а «за кулисами» это прямоугольник. Эта фасадность также проявляется в «Атриуме» – торговом центре на Курской. Акцентированы входы, какие-то башенки, все снаружи и внутри так красиво, но есть обратная сторона, которую не видно – просто плоскость, наглухо отрезанная от вокзала, жест презрения и отстранения от приезжих лузеров. Чем не декорация – но в театре логично разделение на зрителей и монтажников, а в городе несправедливо.
Самое смешное во всей этой показухе, что архитектура в то же время отказывается от своей обязанности нечто показывать. Например – вход в здание. Прекрасное «Сколково» – образцовая показуха, красивая скульптура, расписной сундучок. Вы там были?
Как войти в это здание, сперва вообще непонятно. Даже паника охватывает.
Да! Это очень неприятно – когда ты идешь мимо каких-то почти одинаковых дверей. Равноценно и неприглядно – дверь шкафа с электрощитком с черепом и костями, потом грузовые двери, ворота парковки… Неужели, если уж поставлена такая задача сделать дом будущего нашей науки, нельзя было обозначить вход чуть более торжественно? Мы же входим в храм модернизации!
Конечно, странно, что вход настолько запрятан. А откуда у вас, Диана, такой интерес к архитектуре?
Я люблю ее как один из видов искусства. Если любишь искусство в целом, нельзя не включить в него архитектуру – я предпочитаю ее считать искусством, хотя она слишком материальная и зависимая от денег. Плюс у меня интерес горожанина.
Вы москвичка?
Нет. Я родилась в Луганске и переехала в Москву с родителями, когда мне было 4 года.
Военные?
Нет. Врач и экономист. Никому об этом не рассказывала раньше. Никто, правда, не спрашивал.
Правда? Это ж классика интервью. «Кто ваши родители», то да се. Мне вот всегда интересно.
Наверное, раньше это называлось «лимита». Но я хочу отметить, что родителей пригласили в Москву как ценных специалистов. Мама была автором ряда множества рацпредложений по медицинским приборам. Я горжусь родителями, а Москву люблю. Четыре года – это начало сознательной жизни, и в этом смысле я москвичка, другого образа жизни я просто не знала. Хотя, когда нас называли лимитой, были другие критерии. Сейчас они исчезли – кто в Москве функционирует, тот и москвич. А раньше считалось что надо как минимум 40 лет прожить. Либо быть в четвертом поколении. Даже три поколения – не катит. Какой москвич, если только дедушка переехал!
Я собственно спросила, потому что у вас пристрастное отношение к Москве. По духу схожее с «Архнадзором», так это называется, кажется?
Да, «Архнадзор». Одну работу я специально им посвятила. Собственно, в брошюре текст Натальи Самовер, а она – активный деятель «Архнадзора».
Вы с ними дружите?
Я надеюсь. Я бы сказала, что мало им помогаю. Но абсолютно поддерживаю их деятельность. Вот Григорий Ревзин считает их стремление сохранить каждый кривой сарай, имеющий хоть какое-то отношение к истории, глупостью, сопротивлением успешному развитию города, но это неправильно. В работе, которую я посвящаю «Архнадзору», есть важный экономический аспект. Когда сносят здание и отливают то же самое из бетона, это плохо не только с эстетической точки зрения, но и с экономической. Арендная плата новых зданий выше, так как включает затраты на их строительство, обновление стен отсекает возможность появления новых идей. В безумные проекты, которые могут перевернуть мир, никто не поверит, пока они не принесут бабки, а чтобы они состоялись, им нужна стартовая площадка с низкой арендой.
Для меня важно, что это как правило очень некрасиво. Экономические схемы здесь, как говорится, непрозрачны, чтобы о них рассуждать.
Ну все прозрачно. Причина джентрификации – творческих людей пускают облагородить район и повысить его капитализацию, низкая арендная плата – нужна поначалу, чтобы потом ее повысить, а сперва сделать из уродливого привлекательное при помощи художников. Welcome – не ради творчества, оно не цель, а средство.
А вот в проекте «Артхаус» вы принимали участие?
Нет, мне все там показалось интересным, кроме слова «сквот» в названии. Не люблю, когда врут. Если б написали «Выставки современного искусства в новостройке» – было бы честнее. А само получившееся здание мне очень нравится.
Каждый этап учебы и работы что-то дает. ГИТИС, Бархин, стажировка в Штутгарте. Что еще?
Я до фига где поучилась. И вообще фанат этого занятия – хочу в ближайшее время начать учить французский язык, очень меня привлекает менталитет этого народа. И еще хочу научиться водить машину – не чтобы в супермаркет по выходным ездить, просто нужно возить ребенка и работы.
Много читаете книжек – я поняла.
ГИТИС мне как раз нравился тем, что там примерно 50 книжек в семестр надо было прочесть, чтобы сдать экзамены. Но меня расстроил тот факт, что в результате деятельности театрального художника почти ничего не остается: эскизы не передают сути, макеты – гибнут, декорация тлеет, и после того, как спектакль уходит из репертуара, все умирает. Так или иначе, все меняет свой смысл, но современное искусство прирастает смыслами, а не исчезает полностью.
А стажировка в Германии мне досталась, потому что в Суриковском институте так решили. Так и напишите: в Суриковском институте тупые профессора и 90% тупых студентов. Меня выбрали только потому, что уже было стыдно посылать тупиц – у немцев уже возникали вопросы, зачем им присылают любителей деревенского пленера. Решили, что моя конфронтация с традицией пригодится. Но, к сожалению, в Германии тоже есть тупые традиции, и меня определили к преподавателю, который занимается живописью. Свободный выбор предметов, никаких обязанностей и раз в неделю «бешпрехунги» – обсуждение работ, которое проходит на уровне идиотизма. При мне студента из Токио спросили, сколько он времени тратит на изготовление одной работы и чем он рисовал – ручками или фломастерами, и это все, что обсуждалось. Так можно дожить до 5-го курса и защитить диплом. А можно и десять лет протянуть. Художник – слишком вольная профессия в Германии. Мне эти два месяца ничего не дали, такой «бешпрехунг» меня не устраивал.
А еще до стажировки в Штутгартской академии я поступила к Бакштейну в Институт проблем современного искусства. Вот этот опыт был очень важным для меня. Эта школа дает не ремесленные навыки, а ощущение современного искусства. Я была счастлива, так как в отличие от Суриковского института мыслить здесь было важнее всего.
Ваша предыдущая выставка тоже об архитектуре?
В каком-то смысле да. Мы с мужем сделали ее во Флоренции. Осенью провели на Вилла Романа два месяца, положенные мне после Премии Кандинского помимо статуэтки. Вилла Романа – восхитительное место, стоит на горе, откуда виден весь центр города. Дом XIV века, в XVIII-м был выкуплен немцами и больше ста лет является резиденцией художников. Там Базелиц бывал, много очень клевых художников XX века. Нас так вставило, что мы сделали выставку, хотя это было необязательно. Ее идея про то, как наш мозг достраивает город, здания по небольшим видимым фрагментам. Как по кости ученые восстанавливают скелет динозавра. И часто результат такой мысленной реставрации бывает ошибочным, но и фантастическим.
Вы получили премию Кандинского в 2008-м году за картину, изображающую фотографию заседания ЦК КПСС в 1985-м в газете «Труд». Как вы узнали эту историю с газетой, когда за неумелый фотомонтаж, в результате которого полголовы Горбачева осталось где-то на столе, уволили всю редакцию?
Да, это не общеизвестная история. Мне рассказал ее друг моего мужа – библиофил, страстный коллекционер книг и других печатных изданий. Он спит на книгах, ест на книгах, у него нет мебели, и кровать сооружена из пачек книг и листа оргалита сверху. Эта газета была одним из его сокровищ. А я просто срисовала фотографию. И формально мне дали премию за нее, но еще был выставлен проект, который вышел в полуфинал в главной номинации – «Резиновая душа» с Кремлем из ластиков и голосованием карандашами. Этот проект кажется мне сейчас куда более актуальным, чем тогда.
Ну вроде все обсудили, а о чем я вас забыла спросить? Это, кстати, тоже классика интервью.
Нет, вы обо всем спросили, так что можете еще спросить.
Ну ладно. А кто у нас муж?
Муж – художник. Классный. Сергей Калинин. Приходите на выставку в «Триумфе» 1 марта. Называется «Мельница», а для вящей убедительности взяли французский вариант «Le Moulin». Про «Мулен Руж» и «Крейзи Хорс», про два понимания развлекательности и красоты: ретро и современное.
Интересно, сугубо крестьянские понятия – мельница и лошади – становятся символами гламура и женственности.
О! Такой аспект не приходил ни мне в голову, ни ему. Ну недаром же девушек телками называют!
А вот еще забыла спросить, а как вы попали в Галерею Гельмана?
Ну есть такая практика у нормальных галеристов искать молодых художников. Только не все этим занимаются. Скорее молодые художники ищут галереи, но мне всегда казалось бредом ходить с папочкой. Перспективнее делать свои работы и показывать их на групповых выставках. А галереи сами не дураки, они все отслеживают. Вот так я и стала с галереей Гельмана работать с 2007-го года.
В ваших работах видна рука человека, который умеет рисовать. Это с детства у вас?
Ну отчасти это мое проклятие, это не очень хорошо для современного художника – уметь рисовать.
Ох, я знаю, но я очень люблю, когда все-таки умеют.
Вот как раз Бархин советовал пробовать рисовать левой рукой. Это хорошо для театрального художника и детского книжного иллюстратора. Для современного художника важно иметь оригинальное видение и свой стиль, а когда уже есть норма и идеал, от них очень сложно отказаться и найти свой способ. А я вот пытаюсь не отказываться от того, чему я научилась, «свое» я понимаю как темы и идеи, а не стиль или технику.
Мне кажется, работать с традиционными техниками – это тренд. Можно здорово впрягать их в канву современного искусства. Ну а непросвещенная публика видит, что современные художники, оказывается, что-то умеют.
На Западе никто так не думает. Там гораздо более благожелательное отношение к современному искусству. Это исключительно отечественная проблема: «А что ты умеешь?» Если бы меня такое спросили, я бы сказала, что те, кто учился на физика или филолога, прекрасно могут быть при желании современными художниками. А уродам я могу ответить: «Я до фига всего умею, но это не помогает быть современным художником. Скорее, мешает». А кстати, вы меня не спросили, зачем я сделала эту выставку?
Ох, зачем же?
Есть идея, что все решения, связанные с городом, должны принимать эксперты. Отчасти верно. Нужно быть знающим человеком, как вот Ревзин, который эту идею продвигает. Он обладает огромной базой знаний и выступает против общественных слушаний, которые выставляет как холопские дебоши. Но люди знают, в чем их интересы, просто нужно дать им чуть более широкую базу знаний. Всем бы стоило иметь культурное образование. Собственно, моя выставка расширяет представление о том, что происходит в архитектуре Москвы. Чтобы человек не руководствовался необоснованными эмоциями: красиво-некрасиво, нравится-не нравится. Моя выставка направлена на то, чтобы дать импульс внимательнее приглядываться к архитектуре людям, которым это может показаться слишком сложным в виде текста эксперта, а в картинках это можно прочувствовать.
Трудно вообще сделать выставку?
Нет, ну разве что когда у вас маленький ребенок.
Как зовут ребенка?
Агния-София. Результат того, что мы с мужем так и не нашли компромисс.
А как вы ее зовете дома?
Ее зовут Агно. Она вообще очень мальчуковая, но все равно настоящая девочка. Постоянно ходит смотреться в зеркало в шкафу. Думаю, это неплохо, даже полезно. Вот Катрин Милле в своей книжке «Сексуальная жизнь Катрин М» говорила сама с собой перед зеркалом, и это очень ей помогло. Я вот думаю, мне надо бы заняться тем же самым. Не в смысле секса, а в смысле речи – не умею убедительно рассказывать.
Текст: Марина Федоровская
