Дельфин: «Мы сейчас делаем ретро в плохом смысле этого слова»

 Вам как комфортнее общаться с людьми? Нужно ли всегда обращаться в уважительной форме?

Мы в семье часто используем слово «Вы». Через него я могу обращаться к детям, тем самым придавая своей просьбе или чему угодно большее значение. Или, если мы с супругой в чем-то упрекаем друг друга, то можем тоже использовать «Вы», чтобы смягчить упрек.

 Нужно ли нам бессмертие?

Думаю, что мы обязательно придем к этому. Но мы наверняка решим эту проблему законодательно, чтобы каждый человек мог сам выбирать, как долго он хочет находиться в подобном состоянии.

 Вы бы хотели?

Пожалуй, что нет.

Пугает какая-то неизвестность в будущем?

Мы все с этим испугом живем. Просто у кого-то он ближе к поверхности, у кого-то глубже сидит внутри.

 Вы строите планы?

Раньше я вообще не заглядывал в будущее. Только с появлением детей я стал размышлять о том, что будет, и то скорее больше в отношении них, нежели себя. До появления детей я жил одним днем, строя планы на пару месяцев вперед.

 Дети занимают много места в вашей жизни?

Да. Но всегда есть ощущение, что это место нужно еще увеличивать, что ты чего-то не додаешь, мало принимаешь участия в их жизни.

 Это происходит из-за музыки?

Можно сказать и так. Но это скорее не из-за музыки, а из-за того, что я так или иначе больше обращен внутрь себя. Это поглощает много времени. И мне это необходимо.

Я считаю, что это нужно делать всем. Потому что все заканчивается, и человек остается наедине с самим с собой. А эти обращения в себя выстраивают индивидуальный внутренний мир. Каждый должен быть самодостаточным.

 Ну а как же «человек — социальное животное»?

Мы пытаемся заполнить как раз вот это одиночество, это пространство внутри. Мы впихиваем туда общение, рестораны, города, машины. Но на самом деле мы все очень одиноки.

 Получается, человек, способный существовать без общества — это и есть следующая ступень нашего развития?

Может быть, этому надо начинать учить в школе, изначально задавая тон отношения к происходящему. Чтобы дети чувствовали никому не нужные, кроме них самих, свои внутренние вселенные. Тогда и будут сильнее цениться и дружба, и любовь. Хотя это хорошие слова, но в жизни такие отношения крайне редки. Люди могут быть кем угодно, но все равно настоящая любовь и дружба встречаются крайне редко.

 Есть ли какая-то сакральная штука, которая заставляет вас двигаться вперед?

Если сказать грубо: то, что мы делаем, не дает нам быть свиньями на этой помойке. Это «что-то» держит нас в форме, утешает что ли. Не знаю, как еще сказать.

На похоронах люди плачут не о том, кто умер. Они плачут о себе.

 Как у вас формируются идеи для творчества?

Скорее это способ мышления и осознания мира. Если ты что то пишешь, значит ты формулируешь, значит делаешь выводы. Это поиск точных формулировок того, что происходит вокруг. Для меня это не идеи, а просто мысли. Все по-разному познают мир, я — именно таким способом.

 Не кажется ли, что развитие интернета и доступность занятия музыкой в итоге сыграют злую шутку с русской сценой и превратятся в реальную проблему?

Может быть. Сейчас очень много ненужной информации. Много того, что до нас доходит, к сожалению, является не продуктом музыкальной души, а продуктом самоутверждения в глазах других за счет чего-то — это из серии какого-то бессмысленного поста в фейсбуке. И таких псевдомузыкантов очень много… Так же ведь и появление у многих фотокамер в свое время не увеличило количество отличных фотографов — их как было мало, так и осталось.

 Но ведь все музыканты так или иначе самоутверждаются. В чем тогда разница?

Наверное, и то, и другое имеет место быть. Может, вообще, и нет ничего страшного в мотивации, почему на самом деле люди начинают это делать. Я уверен, что и из тех музыкантов, которые мне нравятся, некоторые, может быть, начали заниматься музыкой, только чтобы понравится какой-нибудь девочке.

 А ваш главный мотив в чем заключался?

Всегда хотелось уметь делать что-то такое, чего не могут делать остальные. А для этого мне любые способы подходили, начиная с брейкданса, а впоследствии — занятие музыкой и сочинение текстов.

 Получилось?

Наверное, нет, по большому счету. Какое-то промежуточное чувство удовлетворения возникает, например, когда ты вот только записал пластинку. Или сам момент рождения песни. Но проходит время, и ты понимаешь, что можно было сделать лучше. И, значит, будем делать лучше, будем делать по-другому. Этот процесс бесконечен.

 Всегда ли приходит это переосмысление написанной музыки?

Если говорить о песнях десятилетней давности, которые мы до сих пор играем на концертах, то это значит, что они прижились в современности, что в них появился уже совершенно другой смысл, отличный от того, который был, когда они создавались. Иногда пробуем сыграть то, что никогда не играли (из старого), и я начинаю произносить эти слова и вообще не понимаю, о чем это, как эту песню можно исполнить, и таких внутренних конфликтов очень много.

Раньше я больше музыку делал, нежели ее сочинял. Это специфический подход, и его слышно на ранних пластинках. Сейчас во мне растет желание очень сильно все поменять в музыкальном плане. Потому что есть ощущение, что то, что мы сейчас делаем — это какое-то ретро в плохом смысле этого слова. Возможно, это нормально смотрится со стороны. Но я пережил эту историю и хочется начать новую, но я до конца не понимаю пока какую. В последнее время, выходя на сцену, я думаю о том, что делаю что-то не совсем свойственное мне на данный момент.

 Почему грусть в музыке — это самый универсальный способ достучаться до слушателя?

Потому что, так или иначе, мы все всегда жалеем себя. Это как раз то, от чего люди плачут на похоронах. Они плачут не о том, кто умер — они плачут о себе. Просто большинство не отдает себе в этом отчета.

 Что вам дает музыка?

Я больше ее рассматриваю, как обрамление того, что я хочу сказать. Я бы не стал записывать пластинки без слов. Музыкой можно передать эмоцию, но не мысль.

Интервью
Добавить комментарий