Алена Тойминцева — обычная девушка из Нижнекамска — никогда не видела баптистских церквей, но в 2011-м в Голливуде обошла всех афроамериканских мальчиков и девочек в номинации «Госпел» на конкурсе World Championships of Performing Arts. У нас о молодой певице узнали после участия в шоу «Голос», где она не выиграла, но внимание завоевала. О том, почему Алену не привлекает популярность и в чем состоит главная цель творчества — певица рассказала музыканту и по совместительству ученику Василию Зоркому.
ВАСИЛИЙ ЗОРКИЙ: В какой момент ты решила, что хочешь быть профессиональной певицей?
АЛЕНА ТОЙМИНЦЕВА: Я не решала. Родители меня определили: во-первых, были предпосылки к этому, а потом вокал хорошо лечил от астмы. Со временем я сама поняла: мое, буду всю жизнь этим заниматься. Но обучение я представляла своеобразно — казалось, нужно учиться только петь, а всему остальному не обязательно: ни сольфеджио, ни гармонии.
ЗОРКИЙ: Сначала ты училась вокалу в Нижнекамске?
ТОЙМИНЦЕВА: Да, 11 лет. Это была хоровая школа. Окончила ее и поняла, что академический вокал мне не интересен. И я начала пробовать направление, которое у нас часто называют «эстрадно-джазовый вокал». То есть на самом деле исполняла эстрадные песни. Причем плохие. Мне было лет 15 — мотало из стороны в сторону. Любила покричать и думала, что это и есть культурное пение. Самое смешное — многие вокруг тоже так думали.
ЗОРКИЙ: А почему ты решила уехать?
ТОЙМИНЦЕВА: С детства знала что уеду, не буду жить в Нижнекамске. И родители знали: я в пятом классе это озвучила очень уверенным голосом, и потом это уже не обсуждалось. В городе не было мест для учебы — одно музыкальное училище, где преподавали только академическую музыку. А я-то занималась эстрадно-джазовым вокалом, понимаешь? В этой школе у меня был самый лучший педагог, она старалась как могла, но сама система образования была устроена так: я приносила какие-то песни, и мы их пели, не распеваясь, не разбирая.
ЗОРКИЙ: Тебе же было совсем мало лет, когда ты в Москву поехала?
ТОЙМИНЦЕВА: 16. Я участвовала все время в разных конкурсах, на одном из них меня заметил профессор из ГИТИСа и пригласил учиться к нему. Я сказала: «Чувак, прости, я не могу поступать на следующий год, потому что учусь в восьмом классе!» Но он набирал только тогда — поэтому пришлось окончить 9-й, 10-й, 11-й классы за год экстерном и ехать поступать.
ЗОРКИЙ: За один год?
ТОЙМИНЦЕВА: А как ты думал? У меня диплом о высшем образовании уже был в 19 лет.
ЗОРКИЙ: А в ГИТИС ты не поступила?
ТОЙМИНЦЕВА: Актриса из меня никакая — с треском провалилась. Но с этой программой я попробовалась во ВГИК, и мне предложили платное отделение, но для нас это было очень дорого. Но меня там заметили и пригласили на прослушивание в РГСУ, где как раз открывалось вокальное отделение. А после прослушивания я сразу поступила. Год проучилась. На вокальном отделении было 700 часов культурологии и 400 вокала. Не то чтобы меня это удивляло, но через некоторое время я все-таки перевелась в МПГУ на музыкальный факультет. И только в тот момент я окончательно поняла, что буду педагогом. А в конце первого курса уже попала в Лос-Анджелес.
ЗОРКИЙ: Как это случилось?
ТОЙМИНЦЕВА: В Москве был отбор для конкурса WCOPA (World Championships of Performing Arts). Я приехала, начала петь, и отключилось электричество. Думаю, я их покорила чем-то внутренним, а не вокальным мастерством. Мне дали первое место в одной из категорий. Но бесплатное обучение получал только обладатель Гран-при. Когда я вернулась и начала жаловаться маме, что это самый большой провал в жизни, мама тут же сказала: «Алена, спокойно, мы возьмем ссуду». Родители — они всегда так делают: если мне что-то нужно, они готовы не думая взять и продать квартиру или что-то в этом духе. Они действительно взяли ссуду, за которую мы только сейчас расплатились, потому что это было космически дорого.
Я там с людьми разговаривала на языке жестов, через переводчиков, и во мне все кардинально изменилось. На одном мастер-классе профессор Беркли рассказывал про мюзиклы, и было не важно, что он говорит — так все объяснял, показывал, что сразу все получалось. Там совершенно другой уровень преподавания, общения. Я впервые услышала музыку. До поездки в Лос-Анджелес была уверена, что джаз — это Лариса Долина и Джеймс Браун.
ЗОРКИЙ: Но ты ведь два раза участвовала в конкурсе WCOPA?
ТОЙМИНЦЕВА: На первом чемпионате мне удалось дойти только до полуфинала. Конкурс — как Олимпиада, только для музыкантов, танцоров и моделей. Есть разные категории, тебя в них определяют, и дальше, если в одной из них побеждаешь, попадаешь в финал. Тогда я получила титул абсолютного чемпиона мира по кантри! Ты можешь себе это представить? Человек, который никогда в жизни не слышал ничего, кроме «Бутырки» — все детство с папой играла в угадайку на радио «Шансон» — 50 копеек ему давала за то, что не угадала какую-то группу. Я знала «Лесоповал» и Вилли Токарева!
Во второй раз я уже знала, что буду участвовать в номинации «Госпел». Были только афроамериканцы и я. После моего выступления жюри остановило конкурс и начались вопросы: а есть ли в России баптистские церкви, не из Америки ли я и так далее. Думаю, я выиграла не потому, что была самой техничной вокалисткой — я не умею петь сто тысяч мелизмов, — им понравилось то, что я пою то же самое, но по-своему.
ЗОРКИЙ: А как ты начала преподавать? В какой момент это стало действительно интересно?
ТОЙМИНЦЕВА: У меня практика была с 16-ти лет: брала маленьких учеников, которых не нужно очень серьезно учить. Сначала я была уверена, что умею петь, а значит, могу учить, но в этом не было добрых порывов, только фарс. После того как съездила в США, долго не преподавала, сама тренировалась. И снова стала этим заниматься, когда поняла, что нужно делать и как.
ЗОРКИЙ: А скажи, есть какая-то абсолютно правильная вокальная техника? Про что можно сказать: вот так правильно, а по-другому — вообще нет.
ТОЙМИНЦЕВА: Нет идеальной вокальной техники, которая подошла бы любому исполнителю. Ко мне приходят люди, которые знают, чем я занимаюсь, слушали, что я делаю. Я преподаю соул и ближайшие к нему направления.
ЗОРКИЙ: А ты не хотела, бы перевезти родителей в Москву?
ТОЙМИНЦЕВА: Очень хочу. Мне бы в голову не пришло ехать в Америку или еще куда-то, если бы родители были здесь. В Москве мне очень нравится, но нет ощущения дома. Она как лоскутное одеяло, соскучился по Нижнекамску — идешь в Кузьминки и слушаешь мат. Хочешь — гуляешь по брусчатке, хочешь — по постапокалиптическому «Москва-Сити». Москва, как я, очень разная, и мне тут хорошо.
ЗОРКИЙ: А как начался «Голос»?
ТОЙМИНЦЕВА: Это тоже абсолютное желание родителей. Они несколько месяцев ходили и говорили: «Алена! Алена! А! А! Алена!» — ну и я в какой-то момент подала заявку. Была уверена, что меня не возьмут.
ЗОРКИЙ: То есть ты правда так думала, несмотря на победу в американском конкурсе?
ТОЙМИНЦЕВА: Я не несу то, что привыкли здесь слушать. И мне не удалось до конца раскрыть себя. На кастинге они увидели интересную грань, видимо, она во мне есть, но в целом я же совсем про другое.
ЗОРКИЙ: Но ты понимаешь, какой резонанс был от вашего номера с Антоном Беляевым? Что впервые вдруг на телевидении была такая музыка, с такими же аранжировками?
ТОЙМИНЦЕВА: Тут очень большой респект Аксюте. Потому что мы могли ему приносить все что угодно. Допустим, кто-то невероятно круто спел бы Майкла Фрэнкса — и что? Все равно есть человек на воротах, который либо выпускает это, либо нет. Во многом еще это произошло благодаря Антону, он с первого раза смог себя так поставить, что ему почти не пришлось вписываться в рамки формата программы, и это вдруг выстрелило.
ЗОРКИЙ: Кроме того, что ты работала с крутейшим госпел-хором в США, у тебя там была еще и своя группа. Вы больше не играете вместе?
ТОЙМИНЦЕВА: Была группа, и сейчас на видео это очень смешно выглядит. Они все афроамериканцы, а я там похожа на белого рэперка, который все бегает, хочет чего-то, но ничего не может. Но я там здорово выросла. Потому что у меня же было не так, что кто-то просыпается с утра и ему включают Стиви Уандера. Мы дома вставали и засыпали под радио Нижнекамска.
ЗОРКИЙ: А ты не думаешь, что в этом есть и преимущество? Я последнее время думаю, что те, кто пишет музыку в России, очень мало опираются на местную культуру, традиции — от академической музыки до шансона. А между тем эти песни тоже не просто так популярны, значит, в них что-то есть?
ТОЙМИНЦЕВА: У меня есть несколько песен, в которых гармония напоминает разных русских классиков, а потом раз — и посреди композиции все меняется на неосоуловые темы. Хочется добавить в соул размышления про душу. Я поэтому много пишу на стихи Пастернака, пробую переводить его на английский.
И еще очень важно найти правильный баланс текста и музыки. Для меня всегда идеалом будет Стиви Уандер: человек создал огромное направление, фактически все придумал. Не могу ни одной гармонической замены найти, которой у него где-нибудь да не было. При этом его песни про все на свете: про сопли, про душу, про ложь.
Я отчасти поэтому ровно отношусь к Мэрайе Кэри и даже к Хьюстон — мне не понятно, почему они не писали песен?
ЗОРКИЙ: Хочешь быть известной?
ТОЙМИНЦЕВА: Скажу так: мне не понравилось быть известной. Хотелось, чтобы услышали мою музыку. Я пока не создала такой песни, которая останется навсегда, что-то поменяет в жизни. Но надеюсь, мой путь приведет к этому, и тогда придется стать известной.
ЗОРКИЙ: Какой самый счастливый день твоей жизни?
ТОЙМИНЦЕВА: У моих родителей никогда не было свадьбы, не было возможности. Мы очень бедно жили. Но в прошлом году они сыграли 25 лет — серебряную свадьбу. Мама была в белом платье. И каждый писал сочинение друг другу, и когда мы их читали, я поняла, что мы очень здоровская семья. И это самый счастливый момент, когда ты видишь маму, папу, брата, дедушку как один организм.
ЗОРКИЙ: А родители врубаются в музыку?
ТОЙМИНЦЕВА: Я их перевела сейчас в новое состояние. Папа встал на маргинальную ступень. Недавно жаловался, что больше не может слушать шансон.
ЗОРКИЙ: А ты всегда так четко знала, что тебе нужно?
ТОЙМИНЦЕВА: Я верю в Бога и знаю, что он меня ведет. И это абсолютно серьезно, я это ощущаю. Меня всегда направляют: я не ходила специально на конкурс, чтобы победить, не ехала в Москву, чтобы ее покорять. Просто стараюсь быть благодарной за все, что со мной происходит.
ЗОРКИЙ: Тебе тяжело слушать, когда плохо поют?
ТОЙМИНЦЕВА: Меня иногда зовут на концерты — оценить, но я не могу, потому что часто это просто физическую боль приносит, мышцы реагируют, связки. Поэтому не слушаю русских исполнителей. И дело не только в технике. Например, приехал Ришар Бона в Москву с мастер-классом, он сидит, рассказывает, как пишет музыку, как чувствует мир. Он не вокалист, его из племени привезли и посадили играть. Его спрашивают, о чем эта песня, — он рассказывает, что у них в деревне нет телефонов и мальчик идет, а они ему вслед кричат: «Кики-коко!» — и об этом песня. То есть человек-мир, человек — водная субстанция какая-то. И тут встает девочка и говорит: «Простите, а если у вас недосмык, вы как распеваетесь?» А он не знает даже, что это такое. Важно, что петь должно быть легко, без напряжения.
ЗОРКИЙ: Ты параллельно учишься онлайн в Америке на психолога, зачем тебе это?
ТОЙМИНЦЕВА: Я общаюсь с людьми, это необходимо. И в себе много разных вещей, с которыми хочу разобраться. Часто думаю о том, насколько лучше жить вообще без мозгов было бы. И ко мне приходят уже взрослые люди, у них куча проблем и половину урока мы занимаемся только тем, что переходим в какое-то другое состояние, чтобы человек мог воспринимать информацию.
ЗОРКИЙ: Ты счастливый человек?
ТОЙМИНЦЕВА: Я счастливая, но грустная. Мне комфортно в таком состоянии. Меня всегда спрашивают, что случилось, но на самом деле мне просто так хорошо.