МАЛЛЬ: Привет! Я займусь двумя делами одновременно, буду говорить с тобой и тестировать новые ароматы. (Показывает пакет с пробниками.) Ты — художник, я — эксперт в парфюмерии. Но вообще, когда парфюмеры создают ароматы, вначале они делают множество смесей, смотрят, как сочетаются разные вещества. Как будто ходим вокруг произведения, подмечаем детали, видим что-то лишнее или, наоборот, упущенное. Это не сильно отличается от твоей работы. (Вглядывается в экран.) О, а чем ты сейчас занят?
БАЛКЕНХОЛ: Да вот, работаю над большой скульптурой. (Указывает на конструкцию за спиной.) Делаю модель из глины, потом на ее основе — силиконовые формы, чтобы залить бронзу. А в конце я ее раскрашу.
МАЛЛЬ: Но обычно ты используешь древесину?
БАЛКЕНХОЛ: Да, для меня это идеальный материал. С ним, в отличие от бронзы, мне не нужны помощники. Просто беру дерево и начинаю с ним работать. Я долго хожу вокруг скульптуры и думаю, что делать дальше, а в какой-то момент решаю остановиться. Чисто технически работу можно закончить довольно быстро, за час-два, но я же не машина, поэтому она занимает у меня день, а то и неделю.
МАЛЛЬ: В коллекции одного моего друга есть твои работы. Я провел среди них много времени, когда у него останавливался. Они были меньшего размера. Но впервые я увидел твои скульптуры где-то 20 лет назад — в Базеле или Лондоне. Они были огромные. Почему тебя тянет к массивности?
БАЛКЕНХОЛ: Все зависит от контекста. У меня есть и большие, и маленькие скульптуры. Когда я готовлю галерейную выставку, мне нужна особая драматургия, я начинаю представлять, как будет выглядеть экспозиция. Иногда небольшие работы хорошо смотрятся в большом пространстве, даже более монументально, чем крупные.
МАЛЛЬ: Все же крупные работы более эффектны.
БАЛКЕНХОЛ: Ну да, особенно в тесном помещении. (Внезапно оживляется.) Кстати, ты знаешь заранее, как аромат будет влиять на людей?
МАЛЛЬ: Более или менее.
БАЛКЕНХОЛ: Например, как запах, завораживающий женщин или мужчин. Как в романе «Парфюмер». (Смеется.)
МАЛЛЬ: Ах, это! Всегда хочется чего-то такого добиться, но даже новейшие компьютеры не могут просчитать такие вещи. Когда-то парфюмеры делали яды, и это у них получалось лучше. (Смеется.) Вообще, мне нравятся люди, от которых хорошо пахнет. Так я и влюбился. Есть в ароматах какая-то магия.
БАЛКЕНХОЛ: В искусстве — своя магия. Однажды мне заказали мужской торс, естественно большой, для Римского форума. И вот во время открытия ко мне подходили женщины и рассказывали, как им плохо: у одной неудачно начался день, другая недавно развелась. Но все они говорили, что смотрят на мою скульптуру, и им становится лучше.
МАЛЛЬ: Знаешь, я всю жизнь прожил с искусством. Мои родители были коллекционерами, потом я изучал историю искусства и сам стал коллекционировать. Художник вкладывает в произведение душу, и эта энергия остается в нем, переходит к другим людям. Видимо, поэтому у этих женщин была такая реакция.
БАЛКЕНХОЛ: Художники делают то, что другие не могут себе позволить. Они вольны думать не так, как все, изобретать или играть как дети. И коллекционеры хотят заполучить частицу этой свободы. Один мой друг, философ, написал текст мне в каталог, а начинался он так: «Нет необходимости в искусстве, но когда оно есть, то само придумывает себе причины для существования, и уже не возникает вопрос, нужно оно или нет».
МАЛЛЬ: Как это верно! А кто автор?
БАЛКЕНХОЛ: Его зовут Райнер Мартен. Ему сейчас почти 90. Он еще у Хайдеггера учился. Несмотря на возраст, у Райнера феноменальная память. Он не смотрит телевизор, не слушает радио и наслаждается жизнью. Его совершенно не пугает старость.
МАЛЛЬ: А тебя она волнует?
БАЛКЕНХОЛ: Не особо. У меня нет серьезных заболеваний. Самое главное — я могу двигаться и способен трезво мыслить.
МАЛЛЬ (шутливо): Самокрутки ты умело делаешь. Вижу, что чувствуешь себя молодым и здоровым. (Стефан смеется и откашливается.) Я заметил, что большинство твоих персонажей стоят в одном положении. (Изображает классическую позу скульптур Стефана.) Почему так?
БАЛКЕНХОЛ: Они не выдают свои эмоции ни мимикой, ни позой. Эмоции как бы должны проявиться через мгновение. Зритель смотрит на них и пытается предугадать, что же будет дальше. Понимаешь, когда появилось фигуративное искусство, оно было подчинено пропаганде: вначале это была религия, потом политические партии. Художники рассказывали поучительные истории. Но к ХХ веку им это так надоело, что они ушли в беспредметность. Можно было просто взять кусок металла — и вот тебе скульптура. Но для меня фигуративная скульптура все еще жива. Просто я рассказываю историю, а зрители сами придумывают сюжет.
МАЛЛЬ: Забыл спросить, где ты сейчас?
БАЛКЕНХОЛ: В Карлсруэ. У меня тут просторная мастерская в Академии художеств, где я преподаю. (Он поворачивает ноутбук, чтобы было видно пространство студии.) Тут даже лебедка есть на потолке, могу делать крупные и тяжелые вещи. Но самыми важными для меня проектами предпочитаю заниматься в другой мастерской — во Франции.
ХУДОЖНИКИ делают ТО, ЧТО ДРУГИЕ не МОГУТ СЕБЕ позволить
МАЛЛЬ: Во Франции? Ты там живешь?
БАЛКЕНХОЛ: Да, в департаменте Мозель.
МАЛЛЬ: Я даже не мог предположить, что ты живешь во Франции!
БАЛКЕНХОЛ: А ты что, француз?
МАЛЛЬ: Я самый настоящий француз.
БАЛКЕНХОЛ: Ого! (Перекидываются парой фраз по-французски и смеются.)
МАЛЛЬ: Но я большую часть времени провожу в Нью-Йорке. У меня здесь семья. А в Париже бываю иногда по работе. (Продолжает после короткой паузы.) Слушай, я действительно очень рад нашему знакомству!
БАЛКЕНХОЛ: И я. Надеюсь, увидимся вживую.
МАЛЛЬ: Не собираешься в Нью-Йорк?
БАЛКЕНХОЛ: Увы, нет. У меня, конечно, бывают выставки в Америке, но сейчас в основном в Лос-Анджелесе. К тому же, видимо из-за кризиса, меня мало зовут в США — все больше в Японию, Китай, Турцию. Вот теперь в Россию пригласили.
МАЛЛЬ: Тогда, может быть, в Париже? (Смеются.)
