Франсуа Арно — актер многих талантов. Сыграв в нежной драме «Я убил свою маму» любовника Ксавье Долана, широкой публике он заявил о себе мастерским перевоплощением в сериале «Борджиа», где в компании Джереми Айронса сыграл Чезаре — честолюбивого и брутального политика, которым так восхищался Макиавелли в «Государе». Языки он меняет так же легко, как актерские личины, и легко может поддержать беседу на английском, французском или испанском языках. Так что ничего удивительного, что когда Showtime решил закрыть сериал, поклонницы Арно взбунтовались и закидали телеканал рыбными консервами. В разговоре с нами Франсуа признался, что до сих пор не может их успокоить.
Обидно, что третий сезон «Борджиа» стал последним. Ты знал, что сериалу скоро придет конец?
Уезжая со съемок каждого сезона в Венгрии, я думал: «Может, стоит попрощаться с ребятами из нашей команды, сериал-то могут и не продлить». Странно, вообще-то рейтинги были неплохие. Пусть звезд мы с неба не хватали, но у нас был свой зритель. Думаю, причин закрыть сериал было несколько, но какие точно — я не знаю. Нил (Джордан, создатель сериала «Борджиа». — Interview) говорил, что не уверен, хватит ли у него материала еще на один сезон. Была идея снять двухчасовой фильм, но он от нее отказался — кино нынче дорогое удовольствие. Я доволен тем, как закончилась история моего героя Чезаре. Она достигла финала. Здорово было бы играть Чезаре до самой его смерти. Но, кажется, мне и так удалось показать его эволюцию от юнца до… массового убийцы. Так что я в порядке и особо не грущу.
Я читала об акции, которую устроили разгневанные закрытием сериала фанаты. Они завалили телеканал Showtime посылками с рыбными консервами.
Да, но это уже, по-моему, перебор. Круто, когда есть фанаты, которые тебя поддерживают. Я написал письмо поклонникам «Борджиа», попросил их немного остыть и сказал, что они много для меня значат. А в газете The Telegraph меня как-то неправильно процитировали, и теперь все думают, что мне по душе этот консервный террор. (Смеется.) А это не так. Приятно, что за нас есть кому заступиться, но от нас, актеров, мало что зависит. Так что помоги мне прояснить эту ситуацию… (Смеется.)
Что тебе больше всего нравилось в Чезаре?
Его неоднозначность. Даже не знаю, когда еще мне доведется сыграть такого многогранного персонажа. Он убийца, но в то же время сильно любит сестру — даже слишком сильно. У меня было чувство, что за последние три года я так им проникся, что начал понимать его на уровне инстинктов. Играть Чезаре уже не было моей работой, я легко справлялся, потому что понимал все стороны его личности. Конечно, актеры, с которыми я снимался, сильно в этом помогали. Когда делаешь сцену с Шоном Харрисом, у тебя особенный настрой, совсем не похожий на то, когда ты на площадке с Холлидей Грейнджер. Разговаривая то с Микелотто, то с Лукрецией, приходится играть двух разных людей.
Микелотто — очень скрытный персонаж. Шон тоже в жизни немногословен?
Он действительно предпочитает свое мнение держать при себе. Шон — очень серьезный актер, и работу он воспринимает серьезно. Думаю, я больше, чем остальные, общался с ним, потому что в сериале у нас особые, в чем-то уникальные отношения. Именно он меня научил, что игре нужно отдаваться полностью. Понятное дело, порой приходится мириться с тем, что «это всего лишь телевидение» или «это просто фильм», но я считаю, что если берешься за работу, то нужно относиться к ней максимально серьезно и ответственно. Я перенял это от Шона. Нас объединяла вера в то, что мы делаем что-то стоящее. Это важно.
Помнишь, в прошлом интервью, пару лет назад, тебя спрашивали, может, Чезаре и Лукреция больше, чем просто брат и сестра? Ты знал с самого начала, что между ними что-то будет?
Конечно нет. Когда мы начинали первый сезон, Нил Джордан специально отметил, что между этими персонажами ничего не будет — семейные узы прежде всего. Но потом все изменилось. Может, то, как Холли и я играли вместе, повлияло на решение Нила. Когда дело дошло до любовных сцен, они воспринимались как само собой разумеющееся, будто все к этому и шло. Это были все те же отношения между Чезаре и Лукрецией, и казалось, мы играли их с самой первой серии.
Где ты живешь? В Венгрии тебя теперь ничего не держит.
А нигде. Я там, где работа. В Лос-Анджелесе и Монреале я снимаю с друзьями дом, но редко там бываю — все время в дороге. Мне это нравится. У меня же нет детей, так что самое время путешествовать. Не знаю, буду ли я получать от этого удовольствие через десять лет.
С чего вдруг ты захотел стать актером?
В детстве я с ума сходил от фильма «Инопланетянин», смотрел его каждый день. О’кей, может, не каждый и не днями напролет, но в общей сложности я посмотрел его раз 400. Первая пьеса, которую я смотрел, была «Сирано де Бержерак». Помню, как шел домой — мне было девять — и пытался выучить монологи из этой пьесы. Мама думала, что у меня поехала крыша, и, наверное, так оно и было. Профессионально я этим не занимался, пока не попал в театральную школу. Я и не думал, что поступлю с первого раза, но поступил.
А что читал на прослушивании?
Что-то из пьесы «Бык» одного канадского драматурга. Не самая лучшая вещь, скажем так — полный трэш. Я читал за парня в инвалидной коляске, который влюбляется в свою лучшую подругу. Заканчивается все тем, что он насилует ее, буквально выпрыгивает из кресла-каталки и набрасывается на нее. Поверить не могу, что я выбрал именно эту пьесу. (Смеется.) Но, видимо, преподаватели во мне что-то разглядели, потому что в школу меня приняли.
Тебе не кажется, что на актеров сегодня оказывают все больше давления? От них ожидают, что они непременно будут писать сценарии и снимать фильмы, и в итоге актеры считают, что им и вправду это нужно.
Не думаю. Я бы с радостью однажды занялся всем этим. Не уверен, что актерской игры будет достаточно, чтобы удовлетворить мою творческую натуру. Если тебе везет с хорошими ролями и ты можешь выбирать, в чем сниматься, а в чем нет, — супер. Но я бы хотел полностью отвечать за проект, в котором участвую, а это можно сделать, только если ты режиссер или сценарист. От актера так мало зависит, даже за свою игру он не отвечает на 100 процентов. В театре все по-другому. Там, грубо говоря, ты можешь сказать: «Иди в жопу, режиссер! Я играю так, как считаю нужным». А в фильме одну сцену будут редактировать миллион раз, от твоей игры ничего не останется. С одной стороны, от этого должно быть не по себе, но мне нравится воплощать замысел режиссера, и этому замыслу ты служить верой и правдой. Доверять своему режиссеру — удивительное чувство. Ты расслабляешься и забываешь про свое эго.
Теперь, когда у тебя, наконец, появилось свободное время для кино, чем займешься?
Я бы хотел сняться в чем-то современном, смелом и реалистичном. Хочется импровизировать. «Борджиа» — очень буквальный сериал, хотя здорово время от времени участвовать в таких проектах. Я только что закончил сниматься в Аргентине. Действие фильма происходит в 1966 году прямо перед аргентинской революцией.
Фильм на английском?
В фильме я говорю по-английски. Я бы сказал, что он наполовину английский, наполовину испанский. Три главные роли играют Камилла Белль, Джеральдина Чаплин и я, и мы все говорим по-английски. Остальные актеры говорят по-испански. Мне кажется, это правильное решение. Кому нужен английский с аргентинским акцентом? Зрители вполне могут почитать субтитры. Очевидно, что «Борджиа» было не уйти от английского — там ведь кипят шекспировские страсти. По крайней мере, мне нравится так считать. Этот фильм более реалистичный, было бы странно заставлять аргентинских героев говорить между собой по-английски.
Говорю. Мой герой путешествует по миру со своей девушкой, а потом встречает героиню Камиллы Белль в Аргентине и безумно в нее влюбляется. Вторая часть фильма уже не про 1966 год, а про 1982-й. Мы видим, что мой герой решил остаться в Аргентине. Все сцены была написаны на английском, но я сказал: «Я не хочу быть сраным гринго, который не приложил ни малейшего усилия, чтобы выучить язык страны, в которой живет». Так что мы изменили кое-какие реплики, и теперь я говорю по-испански.
Я учил испанский в школе. Потом путешествовал по Латинской Америке, у меня была девушка в Чили, так что я провел там достаточно времени. В 18 я впервые попал в Аргентину и просто влюбился в эту страну. Одной из причин, почему я согласился участвовать в этом проекте, была возможность снова вернуться в Аргентину и провести там какое-то время. Я десять лет не говорил по-испански, думал, что все забыл, но язык быстро вернулся. Так что с испанским у меня все хорошо, могу поддержать любой разговор.
А в «Борджиа» тебя просили говорить с британским акцентом?
Нет. С самого начала Нил не хотел никакого британского акцента. Во-первых, он ирландец и ненависть ко всему британскому у него в крови. Во-вторых, в «Борджиа» английский язык — это код. (Смеется.) Поэтому мы и взяли в третий сезон столько иностранных актеров. У нас и шведы, и норвежцы пытались говорить на чистом английском. Нил не хотел, чтобы «Борджиа» звучал, как «Тюдоры», дело-то происходит совсем не в Англии, а в Италии.
Значит, языки даются тебе хорошо?
Не знаю. Мне нравится говорить на разных языках. Я люблю работать над новыми акцентами. Я говорю на английском, французском и испанском. Не отказался бы выучить еще пару, но с возрастом — нет-нет, я не старик, мне всего 27 — мозги работают как-то медленнее. (Смеется.) Я пробовал учить итальянский, но потерпел фиаско. А, и венгерский. После трех лет, проведенных в Венгрии, я, само собой, выучил пару слов.
Типа «да», «пожалуйста» и «спасибо»?
Ну нет! (Смеется.) Конечно, больше. О’кей, я знаю, может, слов 100. Но все равно этого недостаточно, чтобы свободно разговаривать.
Ты одинаково комфортно себя чувствуешь, когда говоришь по-французски и по-английски?
Ага, думаю, да. Вот с игрой все не так просто. Когда говоришь на другом языке, меняется голос. Даже твоя личность меняется. У людей складываются о тебе разные впечатления, когда ты говоришь на разных языках. Ритм речи меняется, то, как ты думаешь. Язык меняет все.
Когда я слышу свою речь на французском, то ощущаю себя другим человеком. Что-то мне ближе во французском, а что-то в английском. Это здорово, языки как бы указывают на разные составляющие тебя. Забавно, что те, кто говорит на нескольких языках, предпочитают говорить о чувствах только на одном языке, а о, например, политике на другом. Интересно, с чем это связано…
А тебе проще сказать «я тебя люблю» на английском или на французском?
(Смеется.) На английском, однозначно.
Интервью: Emma Brown
Фото: Yann Bean
