В прокат выходит фильм «Дурак», в котором титульного героя — неудобного человека, которому больше всех вокруг надо справедливости, — сыграл Артем, за что его уже успели наградить призом на престижном фестивале в Локарно. Мы расспросили талантливого парня о том, как он успевает выбирать между кинокарьерой и ролями МХТ.
Когда кто-то говорит, что второго Гафта не будет или что звезды нынче не те, хочется отправить их в… МХТ, посмотреть любой спектакль, в котором играет Артем Быстров. Это та самая редкая школа, когда на нерве, натянутом, как тетива, проигрываются все эмоции от любви до ненависти. Поэтому, когда Тема получил приз в Локарно за лучшую мужскую роль в фильме «Дурак» Юрия Быкова, не было в этом ничего удивительного. Заслужил.
Тема, ты как вообще в актерство пришел?
Родился в Нижнем Новгороде, совершенно случайно поступил в школу с углубленным изучением предметов художественно-эстетического цикла. Просто потому что она была через дорогу. Совершенно случайно попал в театральный класс. У нас в Нижнем училище, и мне говорили: «После девятого поступай в театральное». Я сопротивлялся. А потом, когда я в 11-м классе получил свой аттестат без четверок, понял, что, в принципе, мне больше никуда не надо идти, кроме как в Нижегородское театральное училище.
А чего ты так сопротивлялся-то?
Хотел стать военным. (Смеется.) Я серьезно задумывался над тем, чтобы поступать во Владивостокский институт «морских котиков» или в Рязанский институт ВДВ. Родители, когда от шока отошли, стали помогать. Папа встречался с какими-то там военными, договаривался о чем-то. Но пропаганда велась, и меня убедили пойти в театральное.
Родители имеют отношение к театру?
Нет. Я вообще один из своей семьи занимаюсь этим делом. (Смеется.) И я же один уехал в свое время в Москву. Вся моя семья там, в Нижнем.
Основатель актерской династии Быстровых.
Можно и так: основатель актерской династии Быстровых. Интересно будет через 70 лет посмотреть, как все выйдет…
А как случилась Школа-студия МХАТ в Москве?
Чего греха таить? В Москве более профессиональные люди. Но Нижний Новгород дал какую-то сердечность, душевность. Первое время я вообще не понимал, где нахожусь. Мне было 17 лет, я вырос в бандитских районах. К концу четвертого года начал чуть-чуть осознавать… Константин Аркадьевич Райкин, на чьем курсе я учился, — это все-таки определенный уровень уже.
Помню, кто-то из твоих друзей, поздравляя тебя с призом Локарно, процитировал тебя же: «Япростой парень с Сортировочной, из Нижнего Новгорода, учусь у Константина Райкина». Ощущение, что ты сам в это все не сразу поверил…
Моя мама, уверен, была бы в шоке, если бы увидела, какой я жизнью живу и с какими людьми иногда встречаюсь… Она так радуется каждый раз, когда видит меня на экранах. Но если бы вот она видела, как я живу, она бы поседела, мне кажется, у нее бы инфаркт случился. Потому что мы то с Табаковым сидим в одном каком-то заведении; с Машковым, с Мироновым, с Хабенским, с Пореченковым. Какие-то удивительные, конечно, вещи происходят, и я до сих пор нахожусь в таком состоянии, когда будто бы со стороны на себя смотрю и не верю. Удивительно.
Сейчас ты в МХТ им Чехова. Играешь в десятке спектаклей. В том числе у тебя несколько громких премьер — «Пьяные», «19.14». Были другие предложения?
Меня звали еще в пару театров, но я понимал, что надо идти в Московский художественный. Потому что тут — без вариантов. Это большой театр, куда приезжают режиссеры, где случаются хорошие спектакли.
Но у тебя там огромное количество ролей. Я посмотрела на сайте МХТ весь список, и это дорогого стоит.
Ну так да. Тьфу-тьфу-тьфу. Спасибо.
Если без скромности.
Ну да. Мне реально повезло. Просто я считаю, что я везунчик какой-то, и все. И тьфу-тьфу-тьфу еще раз, чтоб не сглазить. В театр меня, по сути, взял Адольф Яковлевич Шапиро. Когда мы показывались, Олег Павлович совершил гениальную вещь — он пришел на показ не один, а с группой режиссеров, которые как раз начинали работу над новыми постановками. И Адольф Яковлевич должен был ставить «Обрыв».
Он меня увидел и сказал: «Этот парень будет играть у меня Волохова». Это, считай, первая роль, и сразу на большой сцене. И Олег Павлович, когда посмотрел, сказал: «Ну да, молодец. Ты доказал». А дальше пошло. Потому что с самого начала повезло. У нас есть стажерская группа во МХАТе, тоже молодые ребята, и там вот, например, не все так много играют и не все играют то, что хотят.
Ты играешь то, что хочешь?
Я играю то, что мне интересно. Это правда, что роли у меня хорошие. Хорошие роли, хорошие спектакли. Есть, конечно, работа… ну, бывает, когда надо было отдавать дань театру, и все, без вопросов. Три слова, два часа ожидания и еще три слова. Но это, кстати, как раз спектакль, где главную роль играла Яна Гладких — «Дворянское гнездо».
Свои «кушать подано» каждый должен произнести. Это что-то вроде боевого крещения.
Абсолютно. Я даже сыграл разок в спектакле «Амадей», ему 25 лет, его уже, по-моему, сняли из репертуара. Я помню, как меня вводили за минут 15, просто выйти постоять.
Владимир Вдовиченков в интервью для нашего «Театрального портфолио» сказал, что театр может быть невероятно жестоким. Ты согласен?
Конечно. Если уж об этом говорить, то жизнь вообще в принципе жестокая штука. Да, интриги, зависть, это все есть. Но это есть везде. Что в кино, что в театре, что в любом каком-нибудь драматическом кружке или кружке самодеятельности.
По отношению к тебе он когда-нибудь был жестоким?
Пока нет, и спасибо. Ну я не знаю. Просто я человек такой, я люблю людей. (Смеется). Стараюсь дружить с ними. Если они как-то ссорятся, стараюсь мирить их, вот и все. Пока это меня как-то, тьфу-тьфу-тьфу, миновало. Стекла в ботинках и иголок в пианино не было.
А все-таки: театр или кино?
Слушай, это очень сложно. И то и то. Вместе. Потому что в театре ты, если говорить совсем грубо, набираешь. Там есть живой зритель, который на тебя смотрит и который отдает тебе свою энергию. Ты отдаешь ему свою, и вы меняетесь. А кино — прекрасная вещь, замечательная, уникальная. Но она забирает. Ты должен постоянно отдавать. Ты отдаешь, отдаешь, отдаешь, а брать негде. Ну, на премьере фильма, которая случится в лучшем случае через год.
Когда ты уже забыл, кого там играл, когда у тебя другие планы.
Да. И поэтому, мне кажется, театр и кино должны существовать как-то вместе, и замечательно, когда это возможно, и очень плохо, когда невозможно. Но всему свое время. Я думаю, что любой большой актер может найти время на театр — например, Де Ниро или Пачино, они же театральные актеры. Мне кажется, это видно, и это круто.
Есть мнение, что театральный актер легко играет в кино, а вот киноактер в театре может растеряться.
Актер — это такое состояние души, мне кажется. И я бы не делал такого…Что значит — киноактер? У нас же во ВГИКе учат актеров в принципе. И если взглянуть их диплом, то там написано: «Актер театра и кино». Есть люди более камерные, которым проще на каких-то маленьких пространствах. Например, театральному режиссеру Бутусову малые пространства вообще претят.
Да, может, абсолютно может потеряться человек, если он работает в каком-нибудь маленьком театрике, очень много снимается, у него уже есть какие-то, скажем, актерские наработки, киношные. Как, например, на 15-м ряду зритель увидит твою бровь, которая поднимается?
О том и речь, что в кино — тут смонтировали, здесь минуточку наложили, тут переозвучили, тут подсветили. И вроде как уже…
Да, вроде уже и работа готова.
А в театре у тебя есть один дубль, один шанс, и завтра этот человек уже не придет к тебе на спектакль.
И в этом прелесть театра! В этом и прелесть, что у тебя есть сегодня бой, который ты должен выиграть, и все. И у тебя не будет второго шанса. Ты выходишь и пошел. Но это вот как… Если есть тебе что сказать, ты скажешь, и если у тебя внутри что-то есть, то оно есть. А если нет, то и нет. Да, нам мастера говорили, что с десятого ряда твоих глаз не видно, и поэтому интонация — король театра. Можно спорить, но в этом есть, конечно, определенная справедливость.
Как ты относишься к профессии актера? Ты пластилин в руках режиссера или полноправный участник процесса?
Для меня это как-то вместе. Я и пластилин, я и участник тоже. Есть вот представление, что актер — это некий сосуд, что «хорошего актера в толпе не узнаешь», что это некая «серая личность». Почему? Потому что он должен принимать любые маски, то есть примерять на себя, лепить одного человека, второго, третьего. Мне кажется, в этом и проблема всех актеров, которые яркие личности.
Безусловно, он талантливый, он индивидуальный, он, без сомнения, имеет право на высказывание, все-все-все. И получается, что есть, грубо говоря, не Гамлет, а Вася Тютькин, который играет Гамлета.
Да, понятно. Я поняла, о чем ты говоришь.
«Такой-то такой-то в постановке такого-то такого-то играет то-то, то-то». Мне кажется, актер — это немножко другое. Это именно тот человек, который может лепить персонажей, образы какие-то. Я не говорю про антураж или грим. Тут должен возникнуть определенный человек, чтобы люди, общаясь с тобой в жизни, думали: «Ух ты, а ты вот какой, оказывается. А на сцене ты совершенно какой-нибудь другой подонок или герой».
Поэтому тут все как-то вместе: ты, хоть и пластилин, помогаешь режиссеру, а он помогает тебе. Это какой-то взаимный процесс. Но если режиссер — диктатор, в этом тоже свое удовольствие есть. Он запихивает тебя в жесткую структуру, а ты просто в ней начинаешь получать какое-то удовольствие от того, что тебе ничего не надо придумывать, потому что все сделано за тебя. Понимаешь, что ты определенный винтик в механизме.
Театр — это дело глубоко коллективное и сугубо индивидуальное. Как относиться к этому парадоксу — непонятно. Ты как бы понимаешь, что ты винтик, но ты должен повернуть свою шестереночку именно вовремя и именно так, как надо, и именно с таким акцентом. Мне кажется, это тоже круто, что ты не выпячиваешься, что ты не говоришь: «Вот я какой, смотрите, вот я играю, крутой актер». А так тихонечко — раз-раз, раз-раз — и зритель встал в финале.
Скажи, а ты до премьеры «Дурака» финальную версию хоть раз видел?
В первый раз от начала и до конца я увидел кино на озвучивании. Такой еще грязный, черновой вариант, но увидел. Да, а потом пошли с Юрием Анатольевичем и серьезно говорили. Тяжелый очень, особенно в первый раз, получился фильм. Хороший, но тяжеловато.
А когда смотрел впервые, было внутри чувство «блин, молодец!»?
Слушай, нет, не было. (Смеется.) Я подумал: «Блин, вот здесь не так, здесь не то, здесь надо было чуть-чуть не так, здесь зря я так». Мне вообще кажется, что люди, которые смотрят на себя, слушают себя и говорят при этом: «Я молодец», они… Нет, я ни в коем случае не хочу никого обвинять. Но мне кажется, у таких людей проблемы. (Смеется.) Правда, какие-то проблемы. Мне кажется, нормальная реакция — это когда человек смотрит на себя и: «Ой, блин, что я? Я какой-то дебил, что я как дебил себя веду».
Или слушает свой голос на пленке и думает: «Ой-ой-ой, это я говорю? Да ладно, у меня такой противный голос». Мне кажется, вот это — нормальная реакция. А не «какой у меня голос», или «ой, какой я молодец, как я вообще», или «ух, как я тут жахнул». (Смеется.) Мне кажется правда у людей есть какие-то проблемы с самооценкой, может, не знаю. Мне всегда странно смотреть на себя со стороны.
Вернемся к кино. Я знаю, что на «Кинотавре» вокруг «Дурака» было что-то вроде скандала. У тебя после этого фильма сталось ощущение, что да, все тяжело, но будет лучше? Или наоборот, что вокруг такая вот беспросветность? И в продолжение этого вопроса — ты за какое кино? Чтобы надежда была? Или чтобы мрак?
Я, в принципе, за всякое кино. Вот у Юры (Быкова, режиссера «Дурака». — Interview) спрашивали приблизительно то же самое, мне очень понравилось, как он ответил. Он сказал, что это медицина должна оставлять надежду. Другие точные науки должны оставлять надежду. А предмет искусства в том и заключается, чтобы было больно, чтобы было как-то беспросветно; в том, чтобы было как-то так, как есть, например, как в реальности.
В жизни мы же понимаем, что не все идеально и не все гладко, так зачем же тогда дурить голову и вселять какие-то псевдонадежды? Мне кажется, что все имеет право на жизнь, и эта беспросветность, насколько я понимаю, — тоже некий ход. Тебя опускают вниз настолько, чтобы ты потом взлетел. Именно за этим.
Есть же всегда два пути: через верх и через низ. Либо тебе говорят, что все хорошо и что мир не без добрых людей, что действительно так. И что добро всегда побеждает зло, пускай не сразу, пускай через какие-то там поколения, века, но оно победит. (Смеется.) Или же тебе говорят, что «старик, нет, миром правят деньги, миром правят люди, которые сидят у власти, и они делают то, что они хотят, и ты будешь делать то, что они хотят».
Вопрос в том, что человеком ты должен оставаться в любом случае, что бы из тебя ни делали, ты не должен превращаться в животное. А какими средствами этого достигать — каждый автор сам решает. Например, фон Триер или Гаспар Ноэ — они тоже не оставляют какой-то особой надежды внутри своих фильмов. Но когда фильм заканчивается, светлое чувство где-то глубоко в сердце человека после него появляется.
Скажи честно, когда тебе позвонили и сказали: «Артем, поздравляем вас. Вы получили приз за лучшую мужскую роль», что почувствовал?
Ты знаешь, я скажу так. Мой однокурсник Сереженька Давыдов мне однажды объяснил, когда мы летели в самолете: «Ты знаешь, почему я не боюсь летать? Потому что если самолет упадет, я уже ничего не смогу сделать и ничего не будет. Но мне будет очень жалко родственников». Так и здесь. Я не могу сказать, что, когда мне сказали, я начал прыгать от удовольствия. Нет, но со мной рядом находилась моя женщина, которая безумно обрадовалась; мне начали звонить друзья, мама, которая просто была счастлива, на седьмом небе она была, в восторге.
И весь следующий день она провела возле телеканала «Культура», смотрела. (Смеется.) Вот это мне доставляет удовольствие. Радость близких и родных людей, которые радуются за тебя, как за самих себя, и вот это доставляет мне радость, а то, что теперь… как? Лучший мужской актер или как? (Смеется.)
Лучшая мужская роль. (Смеется.)
Лучшая мужская роль у меня. Ну, спасибо. Правда, спасибо, оценили, я благодарен. Но мне больше доставляет радости слушать людей, смотреть на них, как они радуются — это для меня, считаю, награда. А то, что у меня есть…
«Леопард». (Смеется.)
Да. Ну, это очень хорошо. Будет «Леопард» стоять на полочке. (Улыбается.) Здорово, здорово. Нет каких-то таких эмоций, что «о, я крутой актер, я получил премию». Их как-то нет. Безусловно, приятно. Но еще просто надо знать человека, который мне позвонил и сообщил. Это Оля. Господи, я не помню фамилию, не буду врать. Замечательная женщина, она работает в студии «Рок», как раз занимается всеми этими вопросами. Она сама из Осетии, то есть кавказская женщина.
Но она абсолютно была спокойна: «Артем, поздравляю тебя, ты получил приз за лучшую мужскую роль». И ты слушаешь человека и как бы: «Да, спасибо, хорошо, да». Ты же не будешь ему орать в трубку: «О, нет, не может быть! Да Вы что? Правда?» Он тебе говорит спокойно, ты как-то совершенно спокойно реагируешь: «Да, хорошо, спасибо. Когда надо ехать? Я не могу. Что делать?» — «Записывать видеообращение». — «О’кей». А потом женщина, которая прыгает рядом с тобой, ну вот, вот это да.
Последний вопрос, и я отпущу тебя на съемку. Над чем ты сейчас работаешь? Куда дальше? Где ты себя видишь через 15–20 лет?
Через 15-20 лет я очень хочу попробовать режиссером, очень хочется встать по ту сторону баррикады. Очень хочется что-то сделать, очень хочется поэкспериментировать. Еще, конечно, хочется в европейском театре что-нибудь поиграть, побывать там, поработать с ними, с зарубежными. Побросать себя то в огонь, то в воду. С корабля на бал попадать каждый раз хочется и, конечно же, что-то сделать, понервничать. Говорят, что три профессии, которые находятся в группе риска, — это космонавты, режиссеры на выпуске и тренеры каких-то спортивных команд.
Во время ответственных матчей.
Да-да, что адреналин зашкаливает у людей. И вот мне хочется, чтобы у меня тоже зашкаливал.
ТЕКСТ НАТЕЛА ПОЦХВЕРИЯ