Interview & IQOS: It’s all about changes

1

Андрей Савельев — о том, как не уставать, почему целлофановый пакет — это амфора XXI века и почему западные звезды никогда не устают.

27 сентября журнал Interview провел первую встречу It’s all about changes в рамках совместного проекта с системой нагревания табака IQOS. It’s all about changes — это серия открытых интервью Алёны Долецкой, которые будут проходить раз в месяц в фирменном бутике IQOS в торговом центре «Атриум». Вход на мероприятия свободный.

Первым нашим героем стал настоящий человек-оркестр Андрей Савельев — журналист, художник и креативный продюсер программы «Вечерний Ургант». Алёна Долецкая узнала о его новом арт-проекте, обсудила отличие западных артистов от наших и что самое важное в работе человека. Interview публикует выдержку этого разговора.

ОБ ИСКУССТВЕ И ПАКЕТАХ

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Тогда начнем с искусства. Ты работал и в живописи, и в графике, и в синтетических разного рода искусствах. Я знаю, что 8 или 9 октября у тебя открывается персональная выставка, на которую я вам всем советую пойти, кстати. Которая будет показывать что-то совсем другое. Что это? Я-то чуть-чуть знаю, но коллеги могут не знать. И что это за мистическая история с пакетами, о которой я знаю только из Инстаграма?

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Выставка открывается 9 октября в галерее «Здесь. Выставочный зал на Таганке». Куратор –— Андрей Бартенев, всеми прекрасно известный и любимый художник. Сам проект называется «Карусель», он объединяет нескольких художников, но у меня там будет отдельный свой зал. Я десять лет работал в живописи: у меня были выставки и на «Винзаводе», и в Перми, когда Марат Гельман там еще активно принимал участие в культурной жизни… А потом у меня родилась такая история: когда современные люди производят археологические раскопки, они находят некие объекты, которые показывают нам то, что было тысячу лет назад, две тысячи лет назад — амфоры, вазы…

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Даже наш президент нашел четыре амфоры!

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Суть в том, что эти амфоры являются абсолютным сосудом времени, сосудом, который являлся спутником человека каждый день. Амфоры, глиняные горшки, вазы, миски и так далее. Что есть сосуд того времени, в котором мы живем сейчас? Целлофановый пакет! Вы приходите покупать продукты в магазине — вам их кладут в целлофановый пакет. Вы посидели в кафе и не доели — вам это кладут в ланч-бокс и в целлофановый пакет. Целлофановый пакет просто преследует человека изо дня в день. Но здесь есть одна такая вещь. Дело в том, что целлофановый пакет, вопреки убеждениям людей, не будет разлагаться две-три тыщи лет. Целлофановый пакет сделан из вискозы. Вискоза разлагается от 10 до 80-100 лет. Это значит, что через 1000 лет, когда уже полностью наступит эпоха эко и эко-эра, никаких целлофановых пакетов не будет.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Ну подожди, через тысячу лет нас вообще здесь не будет. Мне кажется, нет?

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: А я хочу, чтоб что-то осталось. Поэтому я делаю пакеты в такой же технике, в которой когда-то изготавливали амфоры.

О РАБОТЕ В «ВЕЧЕРНЕМ УРГАНТЕ»

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Я была у Вани в эфире, как ты знаешь, не один раз. Сложилось впечатление, что это, знаете, машина, в которой Ваня звезда, но за этой звездой действительно миллион людей: все что-то делают, толкаются, шутят, выпихивают тебя в эфир. Все происходит очень стремительно. Но я понимаю, что за каждым эфиром стоит безумное количество работы. Что тебе в этой работе больше всего нравится?

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: В апреле этого года нашему шоу исполнилось четыре года. В следующем году будет первый маленький юбилей — пять лет. Некоторые люди говорят: «Как пять лет?! Мы думали, вы только год выходите!». Когда мне и моим коллегам задают вопрос: «Как вам работается на телевидении», мы отвечаем: «Мы не работаем на телевидении. Мы работаем на «Вечернем Урганте»». Потому что это действительно так.

У Хаяо Миядзаки есть мультфильм «Летающий замок Лапута» — вот мы на каком-то летающем замке, на каком-то острове, который немножечко оторван от того, что принято называть российским телевидением. Мы относимся к российскому телевидению только потому, что мы на нем выходим. Но мы занимаемся, как нам хочется думать, в доступной форме какими-то культуртрегерскими делами.

Отвечая на твой вопрос, что мне больше всего нравится — больше всего мне нравятся люди, с которыми я каждый день провожу: это Ваня, Аня Колесникова, это Денис — наш автор, это Варя — наш замечательный художник. Это наши постановщики, которые вносят тумбы, ставят для игр Дениса и Леши. Это Родион, наш главный оператор. Это Рома Бутовский, гениальный телевизионный режиссер, который 150 тысяч лет снимает все — и парады победы, и инаугурацию президента, и нашу передачу. Это все семья, большая семья.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Я знаю, что у вас семья и что вы все понимаете друг друга с полуслова. Вот ты работаешь с Ваней Ургантом каждый день. От чего ты никогда не устаешь в общении с ним?

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: От полного непонимания, как человек так быстро может думать.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Это правда, да. Ваня абсолютно космический, стремительный человек!

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Но я не понимаю… Там какой чип где-то вшит.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Это да, это чип.

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: А где он вшит — это великая тайна, видимо.

О КОЛУМНИСТИКЕ

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Мы все читаем журналы, знаем, кто такой колумнист. Мы, главные редактора, нанимаем колумнистов. Мы их выбираем, смотрим, у кого лучше перо, кто интересней, кто противоречивей. Вопрос у меня такой: как часто ты говоришь главному редактору: «Я не буду про это писать»?

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: То есть у тебя в журнале так построено, что ты даешь тему колонки автору?

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: По-разному. Но если уж я заказываю, я говорю: «Я хочу про это». А я что, должна просить, что у тебя там засвербило? Нет.

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: У каждого автора, колумниста, писателя, есть свой персональный читатель, для которого он пишет. Пишет и думает: вот здесь он улыбнется, вот здесь что-то там еще… Вот у меня это Дима Быков, прекрасный редактор GQ и мой хороший друг. Каждый раз, когда Дима пишет: «Так, давай, там надо тему для колонки про это», — я сначала впадаю в ступор и пишу: «Дим, я, наверное, этот месяц пропущу, я не напишу». Дальше Дима мне пишет: «Ну, очень жаль, я, конечно, тут рыдаю на коленях в углу редакции, меня все успокаивают, я бьюсь в истерике, вот принесли валерьянку. Ну ладно, ничего». Проходит 15 минут — меня начинает съедать чувство стыда. Я представляю людей, что у них там запланирована эта полоса, уже иллюстраторы что-то начали делать. Меня начинает съедать стыд, и этот стыд вызывает какую-то удивительную химическую реакцию мозга — тут же рождается идея, о чем надо написать. А рождается она удивительным образом — когда ты вдруг обращаешься вслух… Ты вдруг очень четко видишь, что происходит вокруг тебя, и у тебя это облекается в слова.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: То есть тебе надо это отпустить, и тогда мысль идет?

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Да-да-да-да-да-да-да.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Ну, это такой общий совет, на самом деле, и вы его все знаете: когда что-то очень не получается и вы, сжав зубы, себе говорите: «Я сейчас это сделаю!» — будет лажа.

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: «Вот я урою всех сейчас этим текстом!» — и ничего не получится. А когда ты вдруг понимаешь — ну, ушло и ушло — в этот момент ты с себя скинул ответственность, ты уже все, ты никому ничего не должен. Ты говоришь: а, ну раз я никому ничего не должен, ну-ка чего там — и начинаешь писать. У тебя немного другая ситуация. Ты человек, который постоянно занимается словом. Тебе надо формулировать письменно.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Конечно. Это правда.

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Я-то пришел из журналов, я 12 лет отработал в глянцевой журналистике. И я только со временем понял, что слово, когда оно не на бумаге, когда оно облечено, работает вообще по-другому. Теперь, когда я пишу, я это проговариваю. Я беру свою колонку и начинаю вслух ее читать. У меня это начинает работать так, будто ты этот текст в радиоэфир выдаешь.

О МНИМОЙ СМЕРТИ ГЛЯНЦА

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Последние 4-5 лет мы бесконечно слышим о том, что вот-вот и печатный глянец умрет. Некоторые умирают, будем честны, но все-таки основная рота глянца еще находится на поверхности. Как ты считаешь, такое предсказание медийщиков — это кликушество или в этом есть справедливая тема? Таки тетушка умрет или таки нет?

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Вот смотри. Сидит человек. В Петербурге. На кухне. Пьет. Вот у него водка теплая, не очень хорошего качества, но… Душа просит, архитектура как-то требует, ну вот тянет. Он пьет день, два, три. Потом у него что-то печень того. Его повезли в больницу, подлечили, вернули назад. Он сидит опять — к нему приходят и говорят: «Слушай, если ты будешь пить так много, ты умрешь, ты понимаешь?». И тут два пути — человек или бросает пить или такой: «Нет, я не умру». И, мне кажется, дело в том, что на данный момент есть несколько проектов в России, глянцевых проектов, которые говорят: «А я не умру». Это журнал Interview.

Так, это журнал «Собака», которому, на секундочку, уже 16 лет. Это не франшиза, что купили и перепечатали материалы. Контент на 100% производится. А теперь маленькая разгадка «А почему ничего не умирает?». Потому что мы все современные, адекватные люди, мы все пользуемся телефонами, что-то видим. У нас просто в России, по моему мнению, есть один путь, чтобы не умирать — надо просто жить здесь и сейчас.

О СТРАХЕ ИЗМЕНЕНИЙ

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Когда вы выпустили выпуск с Андреем Бартеневым на обложке, многие спрашивали «Кто это женщина?» и удивлялись, когда узнавали, что вообще-то это мужчина. Потому что в представлении большинства, обложка глянцевого журнала — это мужчина в часах, в смокинге, с бабочкой, а тут он как бы поправляет запонку. Мы такое уже видели. Это могло быть в 2005 году, в 2007-м. Но когда уже 2016 год, и в очередной раз актер на обложке поправляет запонку, я не могу на это смотреть!

У меня только один вопрос: вы придумать ничего не можете? У вас такие шоры как у коня, что ни налево, ни направо не посмотреть, потому что били женщину кнутом. Это почему вообще? У вас есть фотограф, у вас есть бюджеты на свет. Вы можете снять любую локацию, придумать хоть какую съемку сумасшедшую. Вот ты мне ответь, почему так происходит.

АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ: Потому что всякое изменение людей пугает. Любого человека. Вот мой кейс с Димой Биланом, кстати сказать, это подтверждает. Я хотела сделать Диму как певца Принса, а тот как раз только-только ушел из жизни. Дима приходит, и я ему говорю: «Давай ты будешь Prince?». Мы еще включили тогда такую музыку принсевскую, стилист нашел какую-то потрясающую рубашку Ferre с такими манжетами, как Принс любил, а сверху еще роскошный пиджак. Дима говорит: «Ну, я какой-то такой, немножко пидорас в этом». Я ему напоминаю: «Принс был straight. Забей ты на все, просто поработай в этом образе». В результате, мы уйти со съемки не могли — было дико интересно. Такие штуки — они про изменения.

Мы снимаем много знаменитостей для Interview. Ты снимаешь их для Первого — такими, какими мы их знаем на экране. Вот мы привыкли, что Полина Гагарина такая, какая есть, и такой она и придет. А нам-то скучно. В вашем последнем эфире ей надо было надеть черный парик, сделать из нее такую фатальную брюнеточку — и все бы упали!

Мы так сделали Веру Брежневу. Классическая секси-блондинка. Она выдержала реальные пытки, потому что у нее копна волос, их надо было загладить, убрать под короткий парик. Она была в вещах, которые она никогда не носит — очень мальчишеских, отвязных. Она на это пошла — ее половина Москвы вообще не узнала. Мы крупно написали: «ВЕРА». Внизу написали: «БРЕЖНЕВА». Люди подумали, что вся съемка про какую-то другую Веру Брежневу.

О РАБОТЕ АРТИСТА

АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ: Какие у нас артисты? «Вот я пришел, у меня сейчас съемки были, можно мне кофе, только на обезжиренном молоке, и кофе без кофеина. Вот я, и любите меня». Ты его спрашиваешь: ну давайте, рассказывайте истории, что у вас там? А тебе говорят: «Ну, да ничего особо не было…». Ты чего пришел?! Это очень важный момент.

У нас был Роберт де Ниро, Джеки Чан, Холли Берри — с ними таких проблем нет, они заходят, и ты понимаешь — пришла звезда. Дело в том, что они понимают, что publicity — это часть их актерской профессии. Они работают не так: «Ой, снимайте меня только в три четверти, с этого бока, а улыбаться я буду вот так». Не в этом дело! Их учат, как быть актером, их учат, как они должны себя вести на публике, как они должны давать интервью, как они должны отвечать, как они должны держать контакт с аудиторией. Все это — часть их работы.

Как у нас актеры рассказывают? «Мы в Воронежской области снимали полгода, мы жили в глухом лесу, ну, там скучно было, воды не было…». Блин, да ты рассказывай: «Мы жили в глухом лесу, я вышел ночью нарубить лед — пять волков идут». Все, ты актер! Ты сыграй эту историю, ты ее подай! Но суть не в этом. Суть в том, что люди сами не понимают, что это их работа. Они должны быть разными, они должны удивлять.

Тимберлейк летел к нам из Америки с пересадкой в Лондоне, ехал пять часов из аэропорта в Останкино по пробкам. Когда пришел к нам в Останкино, был зеленого цвета, ушел в гримерку, прилег отдыхать. За пять минут до мотора Ваня говорит: «Встречайте, Джастин Тимберлейк!». Он выходит, садится — человек начинает работать. «Джастин, а мы хотим вашу песню «Sexy Back» исполнить в русском народном стиле с русским народным хором» — и пожалуйста! У нас там выходят бабки с ложками. Ваня картуз надевает, дает Тимберлейку деревянные ложки, они вдвоем выходят, пляшут. Съемка закончилась, и тут он, идя в гримерку, опять становится уставшим, на ватных ногах — все, он отработал. Но он не имеет профессионального права появиться перед публикой со словами: «Я так устал, давайте побыстрее».

Надо отдавать себя полностью — неважно, актер вы, журналист или главный редактор прекрасного журнала. Вы все должны делать с любовью и отношением, тогда из этого будет складываться что-то, что захочется смотреть, пересказывать, повторять. Только так, иначе для чего это все?

Интервью
Добавить комментарий