Сочетать преданность киноискусству с походами на родительские собрания у Анны Михалковой получается без проблем. Солидный список премьер в 2016-м лишний раз это подтверждает.
Пока коллеги по цеху рьяно отстаивают свои достижения, бесконечно снимаясь в глянцевых журналах и посещая нужные мероприятия, Анна Михалкова не участвует в погоне за призрачным успехом и спокойно делает свое дело. В сентябре — работа в киноальманахе женщин-постановщиков «Петербург. Только по любви» в тандеме с верным режиссером и сценаристом Авдотьей Смирновой. Следом совершенно полярный проект — фильм-катастрофа «Ледокол» Николая Хомерики (премьера 20 октября).
У создателя этой картины Анна сыграла впервые, в отличие от той же Смирновой, с которой она завоевала «Кинотавр» за комедию «Кококо» и первый раз появилась на страницах русского Interview в 2012-м. «Старый друг лучше новых двух» — решили в редакции и отправили на откровенный разговор с любимой актрисой любимого главного редактора.
ДОЛЕЦКАЯ: Как ты думаешь, что объединяет молодого рэпера Оксимирона, который читает про Блаватскую и Плутарха, говорит на трех языках и бесконечно матерится, и Алёну Долецкую? Ты ведь между нами выбирала собеседника для этого интервью?
МИХАЛКОВА: Мне было интересно, что Мирон за человек. Он безусловно талантлив и образован, в нем есть энергия. И он очень занят. Плюс мне интересна эта субкультура. Ну а с тобой понятно — любовь.
ДОЛЕЦКАЯ: Навсегда. Тогда начнем с Дуни (режиссер Авдотья Смирнова. — Прим. Interview). Как я понимаю, дело пахнет четвертым фильмом?
МИХАЛКОВА: Да, я сыграла в новелле Авдотьи «Выгул собак» киноальманаха «Петербург. Только по любви». Интересный проект, семь историй о Петербурге, снятых режиссерами-женщинами. Редкий случай, когда наша история мне понравилась. Обычно я к своим работам отношусь критически.
ДОЛЕЦКАЯ: Чей сценарий?
МИХАЛКОВА: Авдотьи и Анны Пармас. Когда мне сказали, что там будет сниматься Михаил Сергеевич Боярский, я, если честно, испугалась. Неожиданный был ход, во всяком случае для меня. Существование в кадре с таким большим артистом — невероятная ответственность. И я смущалась, нервничала, говорила: «Дунь, ты как себе это представляешь?». А она: «Ты что, это же д’Артаньян, неужели тебе не хочется с ним сняться?!». И я поняла, что, наверное, это действительно мой единственный шанс.
ПЛЮС МНЕ ИНТЕРЕСНА ЭТА СУБКУЛЬТУРА. НУ А С ТОБОЙ ПОНЯТНО — ЛЮБОВЬ.
ДОЛЕЦКАЯ: Ага, д’Артаньян 40 лет спустя. Понравилось?
МИХАЛКОВА: Да. Это был замечательный день и тот случай, когда невозможно запланировать, что будет в кадре, каждый дубль — отдельный спектакль. Получилась история с хорошим юмором, драматургией. Кино про то, как люди ищут свою любовь. Но у людей взрослых, умных, образованных это часто приводит к сочетанию каких-то совсем безумных идей — сайты знакомств или гадания и прочая мистика. Люди, несмотря ни на что, верят в чудо, в сверхъестественное.
ДОЛЕЦКАЯ: Раз уж про юмор заговорили. Почему у нас никак не появляется новый Леонид Гайдай, Эльдар Рязанов? Нет легких, растасканных на цитаты комедий.
МИХАЛКОВА: Думаю, поменялась природа юмора. Американские кальки в России не работают, пошлый юмор воспринимается плохо. Например, стоит артист с голой задницей или, как в фильме «Все без ума от Мэри», та сцена, когда Кэмерон Диаз перепутала мусс для волос. В нашем варианте это выглядит просто…
ДОЛЕЦКАЯ: Чудовищно.
МИХАЛКОВА: То же с фильмами ужасов. Представь себе «Изгоняющего дьявола» по-русски. Приходит батюшка к школьнице в советской форме, и у нее начинает крутиться голова. Выглядит не то что не страшно — смешно просто.
ДОЛЕЦКАЯ: Точно. Нет у нас, что ли, своей киноформулы?
МИХАЛКОВА: В советское время юмор существовал по четким канонам. Гайдай считал, что комедия — это математика, и шутки должны идти через определенный интервал — шутка, пауза, шутка, пауза.
ДОЛЕЦКАЯ: Недавно провели опрос и выяснили, что советское кино в основном смотрят молодые ребята от 18 до 22 лет. Что скажешь?
МИХАЛКОВА: Это удивительно. Мне кажется, что это какая-то ошибка. Конечно, в обществе есть такой мотив — мы почему-то не можем расстаться с прошлым. Ни под каким соусом. Вспомни все эти перепевки старых песен, ремейки фильмов. Все время как на кладбище, и никакой альтернативы. Это как салат оливье — нельзя сказать, что дурной вкус, скорее бессмертие во времени.
ДОЛЕЦКАЯ: Ты смеялась, когда смотрела фильм «Горько!»?
МИХАЛКОВА: Местами. Жора Крыжовников молодец. Он работает с архетипами и делает это достаточно смело, где-то это работает, а где-то нет. Чаще всего экспериментировать не боятся абсолютные неофиты. Возьми Ксавье Долана, у него даже образования нет. Людям, которые учились киноискусству, книги специальные читали, кажется, что так категорически нельзя.
ДОЛЕЦКАЯ: В моде есть похожий пример — Жан-Поль Готье. Он как-то показал кутюрное вечернее платье из джинсовой ткани с перьями марабу. Думаешь — не-ет, это невозможно. Оно было куплено через 15 минут после показа за тысяч 50 евро. 
МИХАЛКОВА: Такие люди двигают индустрию вперед, вырабатывают новый язык.
ДОЛЕЦКАЯ: Ань, на твой взгляд, почему у русского кино такой слабый прокат? Я сейчас не про исключения вроде «Легенды №17», а про общую картину.
МИХАЛКОВА: Это коктейль из объективных и не очень причин. Начиная с недостатка залов и заканчивая аудиторией, которую надо обучать, прививать привычку ходить в кино. Когда я была в Кургане, спрашивала у местных, чем они обычно занимаются после работы. Они отвечали: «Дома сидим». — «Хорошо, а в выходные?» — «То же самое». Нет никакого любопытства, желания себя наполнять.
ДОЛЕЦКАЯ: У тебя есть привычка ходить в кино?
МИХАЛКОВА: Есть, конечно, но иногда смотрю фильмы онлайн. А еще одна проблема российского проката в почти полном отсутствии жанрового кино. Все пытаются найти симбиоз, а это срабатывает очень редко. В жанре надо существовать.
ДОЛЕЦКАЯ: Тогда скажи, «Ледокол» — жанровая картина?
МИХАЛКОВА: Как раз редкий случай. Фильм-катастрофа о предательстве, дружбе, поведении человека в экстремальных обстоятельствах. Драматургически крепкий, масштабный, с нужной долей пафоса. У нас немного таких фильмов. Сейчас тенденция — в большое кино пришли режиссеры авторских фильмов, те, кого несколько лет назад критики назвали новой волной нашего кино. «Дуэлянта» снял Алексей Мизгирев, Борис Хлебников сделал сериал для ТНТ и сейчас запускается с новым большим проектом, а «Ледокол» снял Николай Хомерики. Сюжет основан на реальных событиях, произошедших в 1985 году с ледоколом «Михаил Сомов», который оказался зажат антарктическими льдами, и команда провела в вынужденном дрейфе 133 дня. Люди не знали, придет помощь или нет. «Ледокол», так же как и «Петербург…», выходит в прокат осенью. «Петербург» в сентябре. А «Ледокол» в октябре.
ДОЛЕЦКАЯ: Ты там играешь жену одного из капитанов, верно?
МИХАЛКОВА: Да, жену героя Пускепалиса. Мы с ним, кстати, познакомились только после съемок! Он же в море, а я на суше. У него съемки были в Мурманске и Севастополе. У меня — в Петербурге.
ДОЛЕЦКАЯ: В твоей карьере, на мой взгляд, есть замечательная и недооцененная работа в картине «Свои» Месхиева. Помнится, это был первый фильм, который получил на ММКФ премию за лучшее стилевое решение от журнала Vogue, которым я тогда занималась. Что он для тебя?
МИХАЛКОВА: Я его тоже люблю. Для меня он очень важен.
ДОЛЕЦКАЯ: После Месхиева у тебя была масса самых разных фильмов. Остались еще роли, которые ты мечтаешь сыграть?
МИХАЛКОВА: У меня нет такого «ах», как у других артистов. Всегда было ощущение, что еще не доросла. Где «Три сестры» и где я, понимаешь? Хотя проходит время, и уже по возрасту не можешь их сыграть. Скоро Раневская мимо пройдет.
ДОЛЕЦКАЯ: А ты все дорастаешь.
МИХАЛКОВА: Мне всегда казалось, что серьезные роли подразумевают глубокое переживание, а все это приходит только с опытом.
ДОЛЕЦКАЯ: Что насчет режиссеров? Хочешь у кого-нибудь конкретного сняться?
МИХАЛКОВА: Мне очень интересен Алексей Мизгирев как режиссер и как личность. Ксавье Долан, которого я уже упоминала. Этот канадец такие эмоции вытягивает. Внутренние, животные, просто эксгибиционизм души. И мне интересен молодой режиссер Алексей Смирнов, который снял недавно на студии Валерия Тодоровского сериал «Садовое кольцо», и те, кто с ним работал, говорят об этих съемках с искренним восхищением.
ДОЛЕЦКАЯ: А насчет Скорсезе не думала? Жена мафиози из тебя получилась бы отличная.
МИХАЛКОВА: Думаешь? Возможно. Вообще-то я хочу сыграть в эстетском кино. Как «Одинокий мужчина» Тома Форда. Содержание — это прекрасно, но форма сама по себе тоже может являться источником содержания. Поэтому, например, снялась у Хамдамова, это чистое искусство. Просто живопись.
ДОЛЕЦКАЯ: Если вспомнить тех, кого с нами уже нет. Русских опять же. С кем ты хотела, но не успела поработать?
МИХАЛКОВА: Однажды я отказалась сниматься у Балабанова в «Морфии». Сначала согласилась, а потом сказала: «Не могу».
ДОЛЕЦКАЯ: Почему?
МИХАЛКОВА: Физически не совпадала, болела — от внутренней паники. Есть люди, у которых талант имеет мощнейшую, нечеловеческую природу. Но у нас с ним было несовпадение.
ДОЛЕЦКАЯ: Жаль.
МИХАЛКОВА: Увы. Хотя, что тут говорить, Леша действительно гений.
ДОЛЕЦКАЯ: Пожалуй, никто в России не снимал более страшное кино. Ты говорила про ужастики, а у нас вместо страшилок Балабанов.
МИХАЛКОВА: Триер тоже на грани, блестящий режиссер. Мне очень нравятся его фильмы, но, наверное, в них я тоже не смогла бы существовать.
ДОЛЕЦКАЯ: Даже в «Меланхолии»?
МИХАЛКОВА: «Меланхолия» — самый легкий и жизнерадостный фильм, а возьми «Антихриста» или «Нимфоманку». Вечный вопрос, что искусству можно, а что нельзя. Редкий человек с возрастом сохраняет широту взглядов и готовность к экспериментам. Чем дольше живешь, тем больше, скажем, богобоязни.
ДОЛЕЦКАЯ: За все придется ответить.
МИХАЛКОВА: Да, перед собой, перед кем угодно.
ДОЛЕЦКАЯ: Знаешь, у меня есть любимая актриса, которая исповедует очень похожие ценности. Говорит, что семья для нее — все, а кино — добавочная стоимость. Как ты понимаешь, это Мэрил Стрип. Так вот, что для тебя значимее: гордость женская или гордость профессиональная?
МИХАЛКОВА: Смотри. Когда Эвелину Хромченко «ушли» из L’Officiel, она сказала: «То, чему вы отдаетесь больше всего, бьет вас в ответ с той же силой». Как бы банально это ни звучало, спасает только разумное сочетание. В моей жизни был период, когда важным было доказать свой творческий потенциал. Оказалось, этот внутренний и внешний труд не нужен никому, семье в том числе. В итоге я просто успокоилась и поняла, что есть моя территория — кино, и со стороны семьи мне признание не нужно. Да и какая мужу и детям разница, сколько у меня призов на полке, когда надо приготовить завтрак и прийти на родительское собрание.
ДОЛЕЦКАЯ: Как тебе школьные собрания, кстати?
МИХАЛКОВА: Шикарно. У нас хорошие классы, родители все дружат. Переписываемся в чатах, обсуждаем, кто прогулял, кто двойку получил. В этом плане я оказалась еврейской мамой. Мне очень хочется, чтобы про моего ребенка сказали, что он самый умный, самый способный. Это оказалось гораздо важнее похвалы за хорошую игру в кино. Тут я похожа на папину маму, которая в успехах детей видела самореализацию.
ДОЛЕЦКАЯ: Ну, это же русская заповедь: не чванься отцом, хвались сыном-молодцом. Значит, твой пазл, если хочешь, — женская гордость, профессиональная гордость, человеческая гордость — сложился достаточно гармонично. Тогда такой, предупреждаю, интимный вопрос. Как живется человеку, у которого такой большой семейный клан?
МИХАЛКОВА: Абсолютно спокойно, я ведь другого не видела.
ДОЛЕЦКАЯ: Какой ты была в детстве?
МИХАЛКОВА: Очень общительной. Я и сейчас не социопат, конечно, но тогда я могла запросто познакомиться с кем угодно — по пути от дома до школы знала всех, и меня все знали — продавщица мороженого, девушки из цветочного магазина и так далее. Помню, мне хотелось заниматься всем сразу, не могла на чем-то одном сконцентрироваться. Но бабушка научила доводить дела до конца. Например, я до сих пор принципиально дочитываю книги, даже если они мне не нравятся.
ДОЛЕЦКАЯ: У всех нас есть комплексы. Толстая задница, короткие ноги, там висит, здесь не накачано. Убираем духовность, моральность и все наши интеллектуальные биполушарные проблемы. Что для тебя тело?
МИХАЛКОВА: Вообще, это интересная штука. Большую часть времени я в абсолютном комфорте с собой. Хочется похудеть? Хочется, но только если для этого не надо страдать.
ДОЛЕЦКАЯ: То есть пахать — не твой вариант.
МИХАЛКОВА: Не мой. Ощущение самодостаточной женщины пришло ко мне довольно поздно. Как большинство подростков, в этом возрасте я себя не любила. И это чувство долго со мной оставалось.
ДОЛЕЦКАЯ: Как странно. А как же мама? Я думала, она в этом вопросе помогала.
МИХАЛКОВА: У этого поколения не было принято вслух все эти вещи проговаривать. На мой взгляд, взросление — очень важная часть жизни. И я тоже не совсем понимаю, как нужно обсуждать эти вопросы с детьми, но точно знаю: когда они начинают говорить гадости, они же просто пытаются преодолеть свой дикий зажим, но не знают как.
ДОЛЕЦКАЯ: Послушай, мы тоже были маленькими. Мальчики нас за волосы дергали — слава богу, у меня кос не было, всю жизнь эта грива, но за что-нибудь дергали — пакости делали, мешочки от обуви воровали. Мы думали: «козел», а это было проявление особого внимания, наивного флирта. Скажи?
МИХАЛКОВА: Все было. Гадости говорили. По сути это был поиск выхода энергии. Творчество тоже связано с энергией. С возрастом гормоны утихают, и очень мало кто может похвастаться подростковым запалом.
ДОЛЕЦКАЯ: Это все-таки зависит от калибра таланта. Вспомни Бертолуччи и его «Мечтателей». Во время съемок ему было 62 года, а смотрится как фильм молодого режиссера, согласись?
МИХАЛКОВА: Понимаешь, это единичный случай, у всех остальных это, увы, больше похоже на онанизм.
ДОЛЕЦКАЯ: Старческий. Но ты права, Бертолуччи, конечно, не правило, но ты посмотри на нас. Надежда на исключительность есть!
МИХАЛКОВА: Безусловно. За это и будем бороться.
АЛЁНА ДОЛЕЦКАЯ
