Отцы и дети: отношения писателей со своими потомками

1

Недавно в АСТ вышла книга Павла Басинского «Лев в тени Льва» об отношениях Льва Толстого со своим сыном, которые охарактеризованы на обложке как «история любви и ненависти». Мы вспомнили еще несколько интересных книг на тему отцов и детей — от воспоминаний дочери Цветаевой до современного сборника «Все о моем отце».

АРИАДНА ЭФРОН. «О МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ. ВОСПОМИНАНИЯ ДОЧЕРИ».

О Цветаевой-матери ходит много дурных слухов. Она и сама признавалась, что была к детям чересчур требовательна, но впоследствии ее дочь отстаивала именно такой воспитательный метод. Защищала она маму рьяно и дотошно, постоянно корректируя чужие впечатления (в письмах Антокольскому: «Походка у мамы была не мужская, а мальчишеская, фигура не статная, а стройная, глаза не серые, а цвета крыжовника»).

Когда Аля (так Ариадну звали домашние) впервые нарисовала человека, мама раскритиковала рисунок и сказала, что ей еще долго придется учиться, прежде чем получится хорошо. Обиды дочери не было предела, но вот что интересно: рисовать она и впрямь стала хорошо, и акварели ее не раз выставлялись. Уже после смерти Цветаевой, когда жизнь перевернулась с ног на голову, Ариадна не раз писала своему главному корреспонденту Борису Пастернаку, что благодарна маме за то, что та научила ее «видеть».

Эта способность «видеть» и помогла Ариадне пережить тяжелейшую ссылку в северном Туруханске, куда ее отправили по обвинению в шпионаже. По этому же обвинению в октябре 1941 года был расстрелян ее отец — Сергей Эфрон. А за полтора месяца до этого покончила с собой Марина Цветаева. В книге Ариадна аккуратно обходит эту тему — ни в воспоминаниях, ни в многочисленных письмах она не берется судить, почему так произошло. Лишь одна строка: «Я никогда не думала, что мама может умереть, я никогда не думала, что родители смертны».

ЛИДИЯ ЧУКОВСКАЯ. «ПАМЯТИ ДЕТСТВА: МОЙ ОТЕЦ — КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ».

Как сказал бы Хармс, Чуковский очень любил детей. А дети — его, безудержного фантазера, отважного командира, предводителя всех игр, великана, который сам о себе говорил: «Я непоседлив, вертляв и любопытен». Безусловно, собственные дети его боготворили, хоть порой в пылу работы отец превращался в «не-папу», которого нельзя отвлекать, потому что гнев его поистине страшен.

Хуже могло быть только неуважение к чужому труду, в особенности — к искусству (так на няню, которая посреди его декламации стихов спросила у гостей, нести ли самовар, он закричал: «Как вы смеете — смеете — говорить при стихах?!»). Чуковский как незаконнорожденный самоучка, своим упорством и трудом выбившийся из мещан в интеллигенцию, прежде всего учил детей ценить «воздух искусства».

Этот урок его дочь усвоила хорошо, и свидетельство тому — ее «Записки об Анне Ахматовой». Но прежде всякого искусства Коля, Лида и Боба ценили именно его — папу, который подарил самое счастливое детство. Именно поэтому воспоминания Чуковской читаются как приключения, ничем не уступающие хотя бы «Пеппи Длинныйчулок».

ТУРЕ ГАМСУН. «КНУТ ГАМСУН — МОЙ ОТЕЦ».

Книга начинается в духе викторианского романа о бедном талантливом мальчике, который страдает в доме жестокосердного дяди. Затем она приобретает черты романтизма: молодого писателя никто не признает, и, даже добившись успеха, он остается непонятым в родной стране. Туре Гамсун пишет обо всем довольно подробно и, откровенно говоря, скучно. Если бы не название книги, вряд ли можно было бы догадаться, что это рассказ сына об отце.

Невозможно отделаться от впечатления, что Туре хотел не рассказать об отце, а оправдать его. Получается, Гамсун не столько симпатизировал Гитлеру и фашизму, сколько терпеть не мог англичан и американцев, а во время оккупации Норвегии он не хотел менять свое мнение, потому что был горд, упрям и последователен. На самом деле Туре оказывает отцу медвежью услугу — историю с немцами все постепенно забывают, а вот книги Гамсуна читают все больше.

Это стремление доказать, что писатель был другим, что он был хорошим человеком, эта сыновняя боль в очередной раз говорит о том, что не наше дело — судить чьих-то отцов, пусть даже и известных на весь мир.

МАРГАРЕТ А. СЭЛИНДЖЕР. «НАД ПРОПАСТЬЮ ВО СНЕ: МОЙ ОТЕЦ ДЖ. Д. СЭЛИНДЖЕР».

Воспоминания о знаменитых отцах не всегда полны восторга и любви — взять хотя бы нашумевшие мемуары дочери Сэлинджера. За десять лет до смерти отца она рассказала «всю правду» о писателе, открыто заявляя, что он не тот, за кого себя выдает, что он никогда бы не стал ловить детей над пропастью во ржи, как Холден Колфилд, потому что на родных детей ему было плевать так же, как и на их мать.

Он отказывал им в лечении из предубеждений против медицины, заставлял жить в соответствие со своей странной религией (помесь христианства и кришнаизма), а затем вовсе бросил семью. Эти полные горечи воспоминания рассказали много нового о жизни корнишского затворника, не подпускавшего к себе журналистов (поэтому и его реакция на опус дочери остается загадкой).

Тем не менее, как бы ни пыталась Маргарет его изобличить, она тут же выступает чуть ли не самым серьезным исследователем творчества Сэлинджера, постоянно цитируя и анализируя его новеллы. Такое бережное отношение к его книгам гораздо красноречивее ее нелестных высказываний.

НАТАЛЬЯ ГРОМОВА. «СТРАННИКИ ВОЙНЫ. ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТЕЙ ПИСАТЕЛЕЙ. 1941–1944».

Наталья Громова несколько книг посвятила городу под названием Чистополь, куда в начале Великой отечественной войны были эвакуированы советские писатели вместе с детьми. Так с началом войны город на берегу Камы превратился в своеобразный интеллектуальный центр, и, несмотря на тяжелые бытовые условия, дети из интерната Литфонда изучали иностранные языки, играли на музыкальных инструментах, ставили спектакли и участвовали во встречах с писателями, в числе которых оказался и Пастернак (он читал свой перевод «Ромео и Джульетты»).

Громова проделала огромную работу, собрав воедино свидетельства нескольких десятков детей из того интерната. Родители многих из них мало известны (еще бы, ведь в Чистополь перебралось около 150 писателей), и в какой-то момент возникает вопрос: а нужно ли вообще выводить эти истории за рамки семейного архива? Зачем нам знать о том, что девочка похоронила свой сандаль, а когда на следующий день умер Троцкий, она решила и туфлю похоронить, чтобы Гитлер тоже скончался? Зачем нам знать про какого-то художника, обменявшего последние ботинки на стакан меда? Или про пса, убитого солдатом?

Где-то мелькает сын Цветаевой Георгий Эфрон (или попросту Мур), талантливый в отца поэт Всеволод Багрицкий, будущий пианист Станислав Нейгауз, Тимур Гайдар (тот самый, из-за которого возникли тимуровцы) — эти имена уже в истории, и насчет них такие вопросы не возникают. Однако коллективная память хранит и тех и других, видимо, для того, чтобы предостеречь нас от повторения ошибок, и потому захороненная туфелька дочки забытого писателя не менее важна, чем дневниковые записи несчастного Мура.

СБОРНИК «ВСЕ О МОЕМ ОТЦЕ». СОСТАВИТЕЛИ С. НИКОЛАЕВИЧ, Э. КУСНИРОВИЧ

В декабре 2010 года «Сноб» выпустил тематический номер «Все о моем отце», который лег в основу одноименного сборника — и это, пожалуй, лучший проект журнала. В числе авторов Тонино Гуэрра, Эдуард Лимонов, Алена Долецкая, Людмила Петрушевская, Захар Прилепин и многие другие — в общей сложности в книге более 30 историй об «уходящей расе наших отцов».

Отчасти это гимн целому поколению отцов, переживших войну, репрессии, дефициты — людям с совсем другой шкалой ценностей, будто на голову выше, тем самым, которые «богатыри — не вы!». Один из составителей признается, что цель книги — помочь читателям по-новому посмотреть на свои отношения с родителями. Разнообразие героев и их судеб объединено одной общей интонацией — восхищение, благодарность и боль утраты.

Неважно, ласковый ли отец или строгий, известный хирург или работник леспромхоза, он все равно один на всю жизнь. Рассказать все об отце невозможно, в нем всегда остается какая-то загадка. Толика понимания приходит слишком поздно, когда уже «за спиной никого. Только трава и ветер».

ТЕКСТ ДИНА БАТИЙ

Интервью
Добавить комментарий