Легендарный главный редактор журнала «Птюч» написал 500-страничную книгу про жизнь в 90-е годы «Странно пахнет душа». Interview попросил писателя, который помимо журналистики занимался ресторанным бизнесом, сесть и сравнить: как жилось в 1996-м и как живется в 2016-м.
Вопросы: ГЕННАДИЙ УСТИЯН
Так как ты написал книгу про 90-е годы, давай сравним, например, жизнь в 1996-м с 2006-м. Как изменилась клубная жизнь, по-твоему?
Все сферы тогда были многообещающими. Все понимали: то, что нас окружает — одежда, клубы, рестораны — несовершенно. Но все жили надеждой, что завтра будет лучше, и к этому «лучше» были предпосылки. Там было такое количество креативных интересных людей, которые жили не только ради денег, но и ради вот этого завтра.
Многие из этих креативных интересных людей увидели результаты своей деятельности и добились успеха?
Со временем, конечно, многие отпали, потому что любой человек, и креативный в том числе, состоит из плоти и крови. Ему нужно есть, пить, заниматься сексом и т.д. И, конечно, креативные люди в какой-то момент спрашивали себя: «А зачем мне это надо?». Многие свалили, многие — прекрасные режиссеры и художники — начали постепенно как-то загибаться под давлением реальности. Перестали развивать свой потенциал.
Развивать свой потенциал стало невыгодно и даже неудобно. Что касается клубов. В какой-то момент московские клубы развивались настолько лучше английских и американских, что люди, приезжавшие из Америки или Англии, просто с ума сходили. Что от коммерческих клубов, которые делал Леша Горобий, что от некоммерческих клубов, которые делали наши друзья. Западные люди вообще тогда приезжали сюда и зубами в нас вгрызались и пили российскую кровь, потому что это была очень хорошая и свежая, незамутненная кровь.
Но со временем, вместо того, чтобы развиться в какую-то индустрию, все это прекратилось. Вот недавно я был на показе у братьев Полушкиных, и в принципе они продолжают делать все то, что они делали 20 лет назад — черные шортики до колен, бретелечки и так далее. Всех, видимо, охватила жуткая ностальгия, потому что пришедшие на показ люди постарели на 20 лет, а одежда не постарела. Как все было, так и осталось.
Это хорошо или плохо?
И хорошо, и плохо. Плохо, что ничего никуда не развилось — показ продемонстрировал, что лучшее уже случилось 20 лет назад. Надежда на то, что будет, надеждой и осталось.
Но выросло же другое поколение, у которой есть другие места и другая мода.
Да, я слежу за всем, вижу. Клубная аудитория, в отличие от аудитории в искусстве или в музыке, очень правильно развивается. Люди, которые ходят в «Арму 17» и делают недавно запрещенный Outline, дико благодарны отцам-основателям, в том числе и мне. Люди всегда приглашают меня на мероприятия, всегда говорят «спасибо», я всегда сохраняю контакты с этими людьми, они приглашают на интересные приезды.
Может, я не все понимаю, но я всегда прихожу. Но они тоже находятся в состоянии жуткой кастрированности. Они тоже не имеют возможности развиваться и поставлены в ситуацию жуткой жопы экономической ситуацией рынка. Причем сделано все очень тонко. Никто ничего не запрещает и не закрывает. Просто прикрывается экономический интерес, принимаются законы, по которым развитие определенных индустрий невозможно.
Умнейшие люди, придумывающие, как можно банкротить, не прибегая к политическим мерам, просто кастрировали интерес. Вот кастрация интересов — это и есть главный признак несвободы. Потому что на самом деле свобода — самое прекрасное, что есть на свете. Да, она не управляемая, не жесткая, она имеет преступность за скобками. Но при этом у тебя есть возможность окрыления и сделать то, что ты хочешь.
Открыть гребаный магазинчик цветов или какой-то дурацкий магазинчик игрушек. И обанкротиться, возможно, но каким-то своим путем, один раз или два, а на третий сделать что-то успешное и нужное людям. Потому что нет другого варианта, чем на своих ошибках построить что-то хорошее. Сейчас такой экономической ситуации почти нет.
Ну да, в большинстве сфер, которые мы сейчас обсуждаем, сложно разбогатеть. И все равно, даже по сравнению с нынешней кризисной санкционной ситуацией в 1996-м было меньше денег.
Я бы не сказал, что сейчас больше денег. В какой-то период, конечно, было прекрасно. В нулевые мы жили хорошо. Но сейчас денег стало категорически мало. Люди не могут поехать за границу отдыхать.
Но в 1996-м они ездили еще меньше.
Да. Но была идея о том, что все может сложиться удачно. Сейчас ее нет. Вспомни, как в 1990-х люди первый раз приезжали во Францию. Они падали ниц. Приезжали богатые бандиты и все скупали. И все были довольны. Интеллигенция тоже ходила радостная, просто в другие магазины — книжные. А с чем сейчас ассоциируются русские? С бедностью и вообще крайне неприятной атмосферой.
Мне кажется, что те, кто разбогател тогда и до сих пор богаты, ездят прекрасно до сих пор.
Они просто уехали. Если я вспомню огромное количество своих богатых знакомых — те, кто не разорился, отсюда уехали. Просто как ветром сдуло, никого нет.
Ну, не все так плохо. Ресторанный бизнес в Москве расцвел за последние 20 лет.
Согласен, но происходит еще следующее. Больше половины ресторанов закрывается. Вообще ресторанов в нулевых стало много, потому что еда стала модной, и все открывали рестораны, как у каждой семьи 80-х годов в Москве была мода заводить пуделя. А теперь они никому не нужны. Нет хороших ресторанов. Туда ринулось очень много непрофессионалов.
Одни закрываются, другие открываются, и в правильно сделанных все равно сидят люди. Пройдись вечером по Белой площади. Одни рестораны, и нигде не сядешь. В хороших заведениях люди есть.
Нет, люди сидят не только в хороших. Правильно сказала сотрудник компании Деллоса Карина Григорян: откуда-то взялись толпы говноедов, у которых нет культуры потребления еды. В Берлине или в Сан-Себастьяне, если откроется ресторан, люди придут, а там — говно, то они туда не вернутся, потому что люди не хотят есть говно. А в России ты приходишь, тебе дают говно на тарелке, они съедают его, а на следующий день приходят опять.
Они не понимают разницы между говном и не говном. Так же они не понимают разницы, когда приходят в ресторан, а официант или менеджер посылает их нахер. Они привыкли к этому. Здесь люди привыкли к плохому, и привить культуру хорошего — даже не хорошего, а правильного — очень сложно. А в те годы, которые я описываю в книжке, было ощущение того, что культура правильного привьется завтра. Тогда ее тоже не было, тут я с тобой согласен.
Но была надежда, что завтра появится. Была надежда, что люди, журналисты там, хорошие врачи получат по заслугам в хорошем смысле этого слова. Но этого не получилось. О чем мы говорим, если обычный человек, читающий рецензию критика с хорошей репутацией, все равно уверен, что критику заплатили. Для него любая публикация — реклама, а не статья, по которой он пойдет или не пойдет в ресторан. Это ужасно.
Но есть же рестораны, в которых следят за качеством еды.
Я из ресторанной среды. Могу сказать со всей ответственностью: сейчас в Москве нет таких ресторанов, о которых ты говоришь. Сейчас любая большая компания не может себе позволить следить за клиентами. За клиентами ты можешь следить, если у тебя один маленький ресторанчик, которому не нужна реклама. А еще пять лет назад я бы тебе назвал рестораны, где можно есть, не опасаясь, что тебя отравят.
Это грустно, но это так. Вот скажи. В любой западной книге есть описание интересно сделанных кафе и баров, будь то «Над пропастью во ржи», не знаю, какой-нибудь Курт Воннегут или Брет Истон Эллис. А теперь скажи: ты сейчас знаешь в Москве ресторан, куда ты пойдешь завтракать сегодня, и завтра, и через год? Или просто ресторан по дороге, куда пойдешь обедать? «Воронеж»? «Рынок и общепит»? Так оба открылись вот-вот, и непонятно, будут ли через пару лет.
Мы опять скатились в то время, когда у нас нет любимых, привычных мест. Да, мы можем куда-то случайно заглянуть и наткнуться на что-то приятное. Но это случайность и если повезет.
Хорошо, с ресторанами все плохо. А что с искусством?
Художники уехали, галереи закрылись. Сейчас искусство в России никому не нужно, никто ничего не покупает. Работы, которые стоили 200-300 тысяч рублей, сегодня ничего не стоят. И это имена первого эшелона. Не Кабаков, конечно, но, я не знаю, Оскар Рабин. Раньше, если ты нес взятку чиновнику, то ты мог купить ему там каких-нибудь «Мишек в лесу». Рынок искусства существовал за счет подарков.
Так было принято. «Покупаем войну» — и все несли картины про войну. «Покупаем море» — и все несли эпигонов Айвазовского. Дальше: «Покупаем охоту», и так доходила мода до современного искусства. А сейчас эти люди вообще не знают, что такое картина. Они не понимают. Разве что репродукции картин, очень известных. Их жены тоже не знают. И из-за этого рынок искусства исчез. Могут пистолеты приносить, я не знаю.
Что-нибудь практичное, в общем.
Да, точно.
А что, в 1996-м было лучше?
Ну все главные уже были — Марат Гельман, Айдан Салахова, Елена Селина. Они все выставляли современное искусство, а жили торговлей антиквариатом, это все знают. А теперь они почти все закрылись. «Айдан галереи» нет, галереи «Гельман» — тоже нет, Селина еще держится. Она чуть ли не единственная в России, кто участвует в европейских хороших ярмарках, потому что она — один из лучших экспертов по русскому искусству.
И она человек, которого нельзя подкупить. У нее есть репутация. А все, у кого хорошая репутация, живут за счет Запада. За счет того, что можно принять кусок русского искусства и представить. Искусства или ресторанов — не важно. Ходят в ресторан западные люди? Значит, хорошее место. Но так как туристов в России становится все меньше, то и хороших мест будет меньше.
А тебе не кажется, что иностранцев, наоборот, стало только больше, потому что у нас теперь дешево?
Если бы это было так, было бы хорошо. Но им негде здесь остановиться. У нас нет нормальных трехзвездочных гостиниц, где они могли бы остановиться. Хотя бы как в Питере.
Кстати, про Питер. Вот где, особенно после Москвы, интереснейшая барная культура. Ни одно заведение не похоже на другое.
Меня тоже это поражает. Вот там все они бедные, а все равно есть какая-то жизнь. Я не знаю, как они это делают.
И в 1996-м барно-клубная жизнь в Питере тоже была интереснее, нет?
Да, было то же самое. Но все переехали в Москву, потому что у нас было больше возможностей. Да в Питере и художественная среда была интересная. Но сейчас ее, мне кажется, не осталось. Но бары есть.
Хорошо. Что было с прессой в 1996-м и что сейчас? В 1996-м, насколько я помню, еще оставались какие-то советские издания, был вовсю «Коммерсант», уже существовали «Птюч», «Ом» и Cosmopolitan и открылись Elle и Harper’s Bazaar.
Мне кажется, сейчас идет какой-то бессмысленный шум. У тебя вот есть авторитеты в журналистике? Для меня важно, чтобы журналист — или блогер — был компетентным. А компетентность подразумевает знание предмета, образованность, историю, репутацию, целостность позиции. Но у блогера нет целостности позиций. Есть другая крайность. Иногда я вижу фамилию какого-нибудь известного критика, и в тексте про простой фильм вижу слово «парадигма», потому что критику важно показать, что он умный.
Да я бы запретил такие слова. То есть, с одной стороны мы имеем блогеров, а с другой — псевдоинтеллектуалов, которых надо расстреливать. Их надо расстреливать и отрезать ноги, потому что именно из-за них и появляются эти блогеры, потому что критики пишут так, что их никто не читает. Мне кажется, люди хотят читать просто и правильно о том, что происходит в мире. Не обязательно говорить непонятными словами, чтобы доказать, что ты интеллектуал.
Я знаю много европейских интеллектуалов, которые разговаривают с нашей точки зрения как панки. Но они умнейшие люди, просто у них нет потребности перед кем-то вые.ываться. Форма никогда не являлась визитной карточкой интеллектуала. Интеллектуал — это человек, который может разговаривать с любым на любом языке.
Давай перейдем к кино. Ты вообще помнишь, что ровно 20 лет назад в кинотеатрах были автосалоны, все кино мы смотрели на пиратских кассетах, а первый современный кинотеатр «Кодак» появился только в 1997-м?
Да, ничего не было, точно.
Вот видишь, тогда почему ты сейчас все ругаешь? Вуди Аллена сейчас показывают, конечно, не так широко, как «Отряд самоубийц», но он идет далеко не в одном и не в двух артхаусных кинотеатрах.
Я не ругаю. Если никуда не ездить, то можно быть абсолютно счастливым тут. Но так вышло, что я достаточно часто путешествую и вижу, как все это может быть. Был такой анекдот в 70-х: в «Сокольниках» на японской выставке журналист спросил японцев, насколько мы отстали, и они отвечают: «Навсегда». Да, конечно, Вуди Аллен идет в кинотеатрах. Но в целом, это ерунда. Ты посмотри вообще, какой Лондон, сколько там всего интересного.
Ты возвращаешься оттуда и еще несколько дней бурлишь, потому что там все кипит 24 часа в сутки. А здесь такого ощущения нет, и что самое ужасное и что отличает 2016-й от 1996-го — даже нет надежды, что это изменится.
Геннадий Устиян
