Виноградов — Дубосарский: «Мы не классические художники-живописцы. Наш метод — поток»

«Белые розы», 2005–2012

У дуэта Виноградов — Дубосарский не случалось ни одной ретроспективы. На «Винзаводе» за двадцать лет первая. Да и та не настоящая, а собранная из «шлака», десятилетие ожидавшего в запаснике своего звездного часа.

Вспомнить, при каких обстоятельствах художник Гор Чахал познакомился с Александром Виноградовым и Владимиром Дубосарским, толком не может никто из них: то ли на московской выставке Гора «Поэт и пистолет» в 1991-м, то ли когда Чахал занял стену Дубосарского на выставке «Искусство как власть и власть как искусство» в 1993-м. По-настоящему троица сдружилась в Берлине — когда гуляли по барам, пили мескалин и хохотали так, как больше никогда в жизни. И было это в 1995 году. А может, в 2001-м… Словом, память у наших героев ни к черту, зато таланта не занимать. Спустя двадцать лет Гор впервые попал в мастерскую «виндубов» в Химках, чтобы честно поговорить об искусстве.

ДУБОСАРСКИЙ (раздавая участникам беседы по кружке): Чай мы сегодня пить не будем — вместо него будет вино. Я его сильно разбавлю водой, зато будем долго пить. Вообще, конечно, дожили — красное вино разбавляем! Сейчас еще из холодильника пирожок вытащим… Так, о чем поговорим?

ГОР: Давай для начала о вашем новом проекте.

ВИНОГРАДОВ: Что ж, тогда слушай. История следующая: за последние десять лет в нашей мастерской накопилась масса недоделанных картин. А среди художников есть такая практика — закрашивать старые работы, чтобы поверх писать новые. Вот и мы поначалу хотели так поступить. Достали полотна из запасника, выстроили их в ряд и обнаружили, что не так уж они и плохи, как казалось раньше.

ДУБОСАРСКИЙ: У нас ведь имидж удавшихся художников. А творческие неудачи стояли тихо в сторонке и ждали своего часа. Вот мы и решили сделать проект о неудачах художников. Скажем, «Демон» Врубеля почему не окончен? Болел и все такое? У Леонардо да Винчи «Поклонение волхвов» — в нем тоже есть притягивающая аура сложной судьбы. А у нас таких судеб аж шестьдесят штук!

ВИНОГРАДОВ: И эти работы тянут нас назад в кармическую дыру. (Смеется.)

ГОР: А почему именно за десять лет? Более ранних работ не осталось? Двадцатилетней давности?

ДУБОСАРСКИЙ: Раньше у нас была другая технология: мы тогда делали вещи специально под выставки и «несчастных случаев» не допускали.

ВИНОГРАДОВ: Мы как комбинат: делаем не одну работу, а сразу несколько десятков. Такой вот маленький свечной заводик.

ДУБОСАРСКИЙ: Да, мы производители картин.

ГОР: А у вас есть подмастерья?

ДУБОСАРСКИЙ: Нет, у нас только мастера. (Смеется.)

ВИНОГРАДОВ: На самом деле один такой человек был в 2003 году, в Италии — он помогал нам чисто технически. Натягивал холсты, переводил рисунок. Как раз тогда и стал появляться «шлак», вещи, на которые не хватало ни сил, ни времени.

ДУБОСАРСКИЙ: У нас был контракт с итальянским галеристом Клаудио Полески, по которому мы за месяц должны были сделать двадцать четыре картины. Представляешь, в день по картине?!

ВИНОГРАДОВ: Мы рисовали, а он их в сторожку складывал. До сих пор понемногу выбрасывает их на рынок. Умно — особенно в кризис. И цены не сбивает.

ДУБОСАРСКИЙ: Он мне тогда говорил: «Владик, для вас слава, а для меня — деньги. Вы — моя обеспеченная старость». Помимо гонорара он нам сделал выставку и каталог. При этом писать мы могли все, что хотели. То есть он покупал нас наперед. Условия не очень красивые, но…

ВИНОГРАДОВ: …отказаться мы не сумели. Отдельно картины мы продавали и дороже, но разом таких денег никак иначе заработать не смогли бы.

ГОР: И что, все успели нарисовать?

ВИНОГРАДОВ: Да, в два заезда. Сперва двадцать четыре штуки, потом еще столько же.

ДУБОСАРСКИЙ: Некоторые из них были живописные, размером три на два метра. И еще 50 график — метр на 60 см или 90×70 см. В день мы должны были делать полкартины и одну графику. Причем проблема была даже не в том, чтобы их нарисовать, но в первую очередь — придумать! И вот тогда у нас возник новый метод работы, мы стали настоящими…

ВИНОГРАДОВ: …халтурщиками. То, о чем мы всегда мечтали. Между прочим, первая статья о нас, написанная покойным критиком Курляндцевой, называлась «Творцы большой халтуры».

ДУБОСАРСКИЙ: Но в то время мы были плохими халтурщиками, потому что никто ничего у нас не заказывал. А когда появился этот итальянский дедуля, мы засучили рукава и халтурили как прокаженные.

ВИНОГРАДОВ: Ну, не усугубляй.

ДУБОСАРСКИЙ: Да ты вспомни! Был ноябрь, чудовищная, неотапливаемая мастерская. Старый, разваливающийся дом, в котором для нас повесили лампочки и поставили газовую печку. Почти как в окопах Сталинграда — не случайно у нас с собой были русские военные песни. И по четыре теплые кофты.

ВИНОГРАДОВ: Галерист приходил, садился в кресло, подгонял нас в шутку, а потом тихо засыпал. И продолжал подгонять храпом.

ДУБОСАРСКИЙ: Позже наш метод производства картин усовершенствовался на «АртКлязьме». У нас был проект, для которого за короткий срок надо было сделать 50 картин. Для этого мы взяли в ассистенты столько же молодых художников. В одной мастерской делают эскиз, в другой переводят, все вокруг бегают, а мы их поправляем. Геморройная история, на самом деле. С той выставки тоже осталось много неоконченных работ. Постепенно этот ком только нарастал. А недавно мы поняли, что из этого можно сделать проект, увидели, что работы-то жизнеспособные.

«Для вас слава, для меня — деньги. Вы — моя обеспеченная старость», — говорил наш итальянский заказчик.

ВИНОГРАДОВ: Небезнадежные.

ДУБОСАРСКИЙ: Появился азарт. Помню, в детстве так смотришь на Матисса и думаешь: «Какой-то он странный». День смотришь, два смотришь, год — и вот он уже другим и быть не может. Так и наши произведения давно существовали сами по себе, их сложно было «сдвинуть», но хотелось вдохнуть в них новую жизнь.

ВИНОГРАДОВ: И назвали мы все это «Ретроспектива».

ГОР: Она у вас, кажется, первая?

ВИНОГРАДОВ: Нам много раз предлагали выставляться, но мы все уклонялись. В самом названии «Ретроспектива» есть что-то грустное. Потом, у нас же много картин, как все их собрать?

ДУБОСАРСКИЙ: Да и смысла особого в этом не видели.

ГОР: Отчего же — посмотреть на все, что сделано, оценить. Это может дать новый толчок в развитии.

ВИНОГРАДОВ: Для того чтобы оценить, мы сделали большой каталог.

ГОР: Но есть же разница между каталогом и выставкой!

ДУБОСАРСКИЙ: Для нас нет. Вон в Ермолаевском (в Московском музее современного искусства. — Interview) каждые три месяца идут ретроспективы. В каком-то смысле это уже стало банальностью, но все продолжают делать «отчеты».

ВИНОГРАДОВ: У нас около 500 картин. Какие-то лучше, какие-то хуже. Но как поделить их на плохие и хорошие? Непонятно. Повесить все 500?

ДУБОСАРСКИЙ: Наша сегодняшняя «Ретроспектива» собрана не из хитов, а из обломков, кусков, которые вообще никто не видел. Например, вот эти розы. Одно время мы с нашим общим знакомым безуспешно пытались сделать арт-клуб «Малевич». Имени называть не стану, зачем пиарить такого человека.

ГОР: Да уж. Это моя вина, я же вас тогда познакомил.

ДУБОСАРСКИЙ: Просто мы в этом ничего не понимаем. А тем, в чем ты не разбираешься, заниматься нельзя. Потому что тот, кто разбирается и нечист на руку, всегда обманет. Но дело даже не в этом. Для того проекта мы решили нарисовать попсовые такие розы. А поскольку тот клуб так и не открылся, теперь наши розы 3×4 метра — вообще непонятно что такое.

ГОР (показывает на картину): А эти точки потом появились? У Кабакова было что-то похожее.

ДУБОСАРСКИЙ: И у Кабакова, и у Злотникова были похожие сигналы — задолго до Херста. Мы решили, что этот проект носит терапевтический характер. С одной стороны, мы закрываем кармическую дыру и освобождаемся от груза прошлого, с другой же, он терапевтический для самих картин — разных по времени, строю и истории. Какие-то мы переписали, какие-то изменили, закрасили.

ВИНОГРАДОВ: А часть просто оставили как есть.

ДУБОСАРСКИЙ: И подписали. Здесь вот кружочки сделали. Мне в этом смысле очень нравится история про Мунка, который свои картины наказывал. Мунк же был человеком со сложной психикой, с тонкой нервной системой. Он жил в Норвегии и на ночь выносил неудачные картины на мороз. А утром заносил.

ВИНОГРАДОВ: И спрашивал строго: «Ну что, одумались?» (Смеется.)

ДУБОСАРСКИЙ: Он относился к своим работам, как к живым существам, хотел, чтобы между ним и картинами возник контакт.

ГОР: А я свои картины люблю. Глажу так, жалею.

ДУБОСАРСКИЙ: Ну так и он их любил! Это ж каждому понятно: «Бьет — значит, любит». Мы вот тоже перед своими почувствовали ответственность.

ВИНОГРАДОВ: Это наш грех в каком-то смысле. Поэтому его надо замолить.

ГОР: Кстати о грехах. Я недавно читал у Марата Гельмана в ЖЖ анонс вашей персональной выставки в Краснодаре на религиозную тематику.

ДУБОСАРСКИЙ: Первый раз слышу. У нас есть работы, которые забрали на другие выставки, но не на эту. В Перми была выставка «Родина», она же будет в Красноярске. А про эту ничего не знаем.

ГОР: Жаль, если так. Мне было интересно, потому что я помню, как пытался выставить вашу работу «Христос в Москве» в Татьянинском храме.

ДУБОСАРСКИЙ: Она очень актуальна сейчас. Донельзя.

ГОР: Да, хотя больше десяти лет прошло. За ваши благие деяния настоятель не дал ее показать. Местные «эксперты» показали им, что вы делали раньше, и служители церкви сказали: «Не-е, ну это нам не подходит!» Мне было очень обидно.

ВИНОГРАДОВ: Вопрос религии вообще, бесспорно, спорный. (Смеется.)

ДУБОСАРСКИЙ: Мы пришли к выводу, что художник не отвечает за базар. У группы ABC была работа «Художник за базар отвечает». А я объясню, почему нет. Художник проводит через себя некие вещи, которые даже сам не до конца понимает. Вот почему ты считаешь одну свою картину хорошей, а другую плохой? Почему думаешь, что одну нужно уничтожить, а вторую оставить? На самом деле у тебя нет права ее уничтожать, ведь ты не знаешь — а вдруг она окажется самой лучшей из всего, что ты сделал? Как производитель ты одно существо, как оценщик — уже другое. Свобода художника очень важна. И это в каком-то смысле религиозное отношение к миру — когда ты честно транслируешь то, что через тебя проходит. Это изначальная функция художника, которая не всегда приятна людям, церкви, президенту. Художник — как юродивый. Он всегда имеет право сказать то, что он видит и думает.

ВИНОГРАДОВ: Браво, Владик!

ДУБОСАРСКИЙ: Так когда-то кричал наш итальянский галерист. (Смеется.) Мы рисуем, он за спиной сидит и спрашивает: «Vladik, what is it?» — «It’s a butterfly». — «Butterfly?! Bravo!»

ГОР: На практике за выставку всегда отвечает куратор. Половина художников не вполне в себе. Куратор же обязан быть вменяемым человеком. Согласитесь?

ДУБОСАРСКИЙ: Все правильно. Галерея или музей — это публичное высказывание, а художник делает высказывание личное. И оно может быть любым. Но если художник не будет следовать своей природе, он просто умрет.

ВИНОГРАДОВ: Или запьет. Запросто!

ГОР: К слову о галереях. В свете закрытий на «Винзаводе», что бы вы сказали о художественном рынке? Двадцать лет все терпели, а вот сейчас сил не хватает? Вы должны об этом знать, вы же самые продаваемые художники в этой стране.

ВИНОГРАДОВ: Ну, ситуация не критичная, а вполне рабочая.

ДУБОСАРСКИЙ: Начнем издалека. Бум конца 1980-х годов мы не застали и знаем о нем по слухам.

ГОР: Я застал! Двадцать лет назад случился реальный бум, и рынок был гораздо круче, чем сейчас. Просто ориентирован он был на Запад.

ДУБОСАРСКИЙ: Рынок, о котором ты, Гор, говоришь, был основан на одном: открылась граница, и весь наш андеграунд, все его ресурсы и энергия хлынули вовне. Ведь сколько же было художников, как много контекстуального материала накоплено: «Коллективные действия», «Мухоморы», «Детский сад», Лианозовская школа и много чего другого. Страна открылась, западный мир хотел на это посмотреть — а значит, и купить.

ГОР: И потом, открытие — это всегда притягательная тайна.

ДУБОСАРСКИЙ: Да, была тайна. Альтернатива, которую Запад хотел купить. Очень понятная психологическая тактика: купить врага. Когда Россия победила Наполеона, появилась колоссальных размеров мода на все французское. Половина «Войны и мира» написана на французском языке. Все дворянские дети владели французским. Или вот, я приехал в Тунис и понял, что все важные римские мозаики сосредоточены там. Почему? Когда замочили Ганнибала, римские патриции скупили виллы и построили дворцы в Тунисе, потому что страна — прямо через мва3цат0оре от Италии. И все придворные мастера работали там. Так что это понятный и опробованный историей метод. СССР проиграл экономическую войну, страна развалилась, и они приехали сюда все забрать и освоить. В конце 1980-х работы покупали за $300–500, но тогда квартира в Москве стоила $3000. Я знаю художников, которые продавали одну или две картины и покупали большую дачу.

ГОР: А сколько у вас стоили картины?

ДУБОСАРСКИЙ: До 1997 года, когда купили нашу первую картину, у нас они ничего не стоили. В 1980-е любой западный человек за $500 мог купить хорошее произведение русского художника. Эквивалентное произведение там стоило $50 000. Настоящего арт-рынка у нас не было, но доллары по отношению к рублю стоили так дорого, что на эти деньги наши художники моментально становились богатеями. И им казалось, что все классно. Можно посмотреть порядок цен тех времен на наших художников на Sotheby’s — в районе $4000. Художники были первыми олигархами!

«У нас прошли выставки всех мировых звезд, потому что для них это было ново и интересно. А не от того, что они такие великие, как думали наши галереи».

ГОР: Да, березовских еще не было.

ДУБОСАРСКИЙ: Потом еще, в 1990-е все жили в ожидании лучших времен. В 1991-м случилась война в Персидском заливе, и все как отрезало: иностранцы перестали сюда ездить и покупать, поскольку это потеряло актуальность. Что-то уже вывезли, что-то показали, прошли большие выставки альтернативы, в моду вошли новые имена. А внутри страны никакие структуры не развивались.

ГОР: Наши дилеры в принципе не хотели заниматься развитием местной среды. Воспитывать людей — долго и сложно. А все хотели быстрых и легких денег.

ДУБОСАРСКИЙ: Ну да, получить какой-нибудь проектик на Западе куда как интереснее. В стране дикого капитализма стало не до искусства. И единственная возникшая в России структура — это галереи. «Айдан», «Гельман», «Риджина» — эти в первую очередь.

ГОР: У нас ведь прошли выставки всех мировых звезд — главным образом потому, что для них это было ново и интересно. А не оттого, что они такие великие, как думали наши галереи.

ДУБОСАРСКИЙ: Все так быстро прошло, что в памяти слипается. С 1991 года уже началась пустота. Галереи функционировали как арт-площадки, так как практически ничего не продавали. Художники выживали как могли. И все ждали появления арт-рынка. Помню, Витя Мизиано устраивал у себя круглый стол: заседали Толик Осмоловский, Дима Гутов и многие другие. Все говорили о том, как выстроится арт-рынок и все будет хорошо. А Аня Свергун сказала, что ее интересует художник по имени «арт-рынок». Что будет, когда он придет? Я запомнил это и сам задумался о художнике по имени «арт-рынок». Так вот. С 1991-го — провальное существование. 1998-й — кризис. 2001–2002-й — начинается какой-то подъем, 2005–2007-й — появились русские коллекционеры, частные музеи. Казалось, все, наконец-то будет развиваться…

ГОР: Но грянул очередной кризис.

ДУБОСАРСКИЙ: Да. Единственными структурами мирового уровня были пять-шесть московских галерей. Причем их внутренние затраты были гораздо больше затрат галеристов в тех странах, где рынок вовсю работает. На Западе есть свободные, некоммерческие структуры — гранты, фонды, институты, некоммерческие пространства, музеи, а у нас всего этого по большому счету до сих пор и нет. Любой кризис — это тяжело. Но это еще повод подумать и поменяться. В конце концов, многие западные художники тоже тяжело живут. Далеко не все участвуют в жизни богатых галерей.

ГОР: А из-за чего вы перестали работать с Леной Селиной? Ты, Володя, говорил, что вы вообще не хотите работать с галереями и сами займетесь маркетингом. Помнится, даже организовали фонд «Виноградов и Дубосарский». А потом вдруг пришли в «Триумф». Меня это удивило.

ДУБОСАРСКИЙ: В действительности мы хорошо к Селиной относимся. Просто если бы Лена сказала еще два-три года назад, что XL — не галерея, а фонд, все было бы иначе. Она же постоянно меняет художников, берет молодых, хочет развивать искусство. А мы в ее глазах устарели, что неправильно на самом деле, потому что в галерее должны быть и молодые, и старые художники. Селина хотела, чтобы ее галерея была всегда актуальна. Лена — большой подвижник, трудоголик, но она скорее куратор, нежели галерист. По большому счету хорошо, что сейчас галереи позакрывались. Теперь эти люди будут заниматься любимым делом. Вот, например, Айдан будет рисовать картины. Чего она ерундой занималась? Терла с толстосумами, пытаясь им каких-то художников впарить, ходила на вечеринки, работала с клиентами, на ярмарки ездила. А могла бы сидеть в мастерской и создавать продукт куда интересней того, что продавала.

«Белые розы», 2005–2012

«И мой пингвин»

ВИНОГРАДОВ: Есть такая шутка, что в галерее «Айдан» один художник — Айдан. И это правда.

ДУБОСАРСКИЙ: Если честно, они все не совсем галеристы. И сейчас наконец переформатировались в то, чем являются на самом деле. Тот же Гельман будет заниматься музеем, интернетом, политикой. А с Леной так случилось, что мы друг на друге учились галерейному делу. При этом она нас любила, вкладывалась в нас эмоционально, плакала, смеялась, было много прекрасных минут, но потом мы перестали друг друга понимать. И просто перестали созваниваться, года полтора не общались. А потом сказали: «Мы хотим забрать работы». А она: «Ну и забирайте».

ГОР: Не находите, что наши кураторы и искусствоведы постоянно пытаются найти новые имена, бросая тех, кто уже чего-то добился? Или это мне кажется?

ДУБОСАРСКИЙ: Так и есть. Когда ты уже прошел через галереи, то сделать большую выставку сложно, музеев-то нет. И нас тоже не поддерживают.

ВИНОГРАДОВ: Речь даже не о поддержке, а о среде. Она крохотная. Ты говоришь «критики-кураторы». Сколько у нас кураторов, если разобраться? Четыре? Четыре куратора, десять галерей, три критика, из них двое кураторами были. Ну, о’кей, пять критиков. Все. Они же не могут про одно и то же писать.

ДУБОСАРСКИЙ: Это не вопрос успеха. Ситуация с тобой, нами, «Синими носами», Куликом, людьми нашего поколения абсолютно идентична.

ВИНОГРАДОВ: Их как будто нет.

ДУБОСАРСКИЙ: Валера Кошляков. Где Валера? Нет такого художника. Кости Звездочетова — нет. Я смотрю на Юрия Савельевича Злотникова — человека, который старше моего отца. Так он как молодой художник, все чего-то доказывает. Кому он должен что-то доказывать? У него должны быть персоналки по всему миру, он должен выставляться в музее целым залом. Звездочетов должен преподавать в каком-нибудь правильном месте. А тут ты ходи и доказывай.

ВИНОГРАДОВ: Плюс к этому у нас сильно не любят успешных людей.

ДУБОСАРСКИЙ: Менталитет такой.

ГОР: Еще Кабаков говорил об отличии русской и американской ментальности. Если ты в Америке предлагаешь интересный проект, все в него хотят вписаться. А если интересный проект в России, то его всем хочется зарубить.

ДУБОСАРСКИЙ: У нас в России колоссальный комплекс, о котором никто не говорит. Вот пример. Милена Орлова, ныне главред The Art Newspaper, приходит в Центр Помпиду. Там повесили нашу картину в экспозицию «Новые поступления». Милена потом кому-то рассказывает: «Иду и вижу — вдали висит картина. Думаю, подойду поближе, посмотрю, откуда Виноградов и Дубосарский срисовывают». (Смеется.) Мол, все, что производится, производится там. А мы только срисовываем. Если посмотреть правде в глаза, то нас здесь держали за дебилов. Только когда в Италии у нас сложилась карьера, мы вернулись известными художниками.

ГОР: Я это помню.

ДУБОСАРСКИЙ: Или вот Катя Деготь пишет про биеннале 2011 года: «Замечательная инсталляция такого-то художника, который в темном помещении выставил разные приборы — холодильник, видак, компьютер, все включено, лампочки мигают. Какая тонкая работа!» А за месяц до этого Аристарх Чернышев с Шульгиным сделали ровно такую же работу в Москве. То есть про то, что наши замечательные художники сделали это раньше, ни одного слова. Вот как в наших головах все устроено.

ГОР: Понимаю. Вот что мне еще интересно. Почему все-таки живопись? Ручная работа, огромные объемы, затраты сил, фантастическая скорость, огромный труд — это с одной стороны. С другой — вы с самого начала позиционировали себя как халтурщики.

ВИНОГРАДОВ: Мы не классические художники-живописцы. Наш метод — поток. Трудоемко, говоришь? А художник вообще должен тратиться. Чем больше он тратится, тем лучше произведение.

ГОР: Мне это очень интересно, потому что я человек ленивый.

ВИНОГРАДОВ: Мы контролируем только то, что в наших руках. Фотографию нам сделать намного сложнее. Мне нравятся запах краски, белый холст, сопутствующая атрибутика. Вообще первая установка — удовольствие.

ГОР: Значит, просто живопись?

ДУБОСАРСКИЙ: Не живопись — картина. Живопись уперлась в фотографию и вроде как умерла, а вот картина нет. Она находит лазейку, появляется как призрак то там, то тут. Функцию призрака отобрать невозможно. Мы собираем картины из вещей, на которых сегодня стоит мир. В 1990-е это были полуфантастические иллюстрации развала СССР: советские и голливудские истории, трансформированные в какое-то безумие. Затем новые массмедиа и гламур — как наш ответ на попсу. Сейчас это условный реализм. Время ставит вопрос, а мы на него отвечаем — и это наше внутреннее оправдание. Конечно, мы не халтурщики, мы художники. Это просто образ, который мы себе придумали, и он помогает нам работать. Создание наших картин как перформанс в век тиражности — тяжелый и бессмысленный труд. Но каждая наша работа — одна, со своей текстурой, энергией.

«Белые розы», 2005–2012

Underwater, 2004–2012

ГОР: Это что, дауншифтинг?

ДУБОСАРСКИЙ: Да! Картина — это традиция, сохранившая таинство. А холодная и пустая медийная вещь, может, и чище выглядит, но энергии не несет.

ГОР: Несет. Я, как медийный художник, могу сказать, что есть способы.

ДУБОСАРСКИЙ: Но другие. А картина чаще говорит напрямую с эстетическими чувствами человека.

ВИНОГРАДОВ: Там даже поверхность иная. Фото или баннер отталкивает.

ДУБОСАРСКИЙ: А еще не стоит забывать, что Россия не является производителем передовых компьютерных технологий. А в медийном искусстве это очень важно: кто первый изобрел технологию и кто первый ее освоил. Мы с Сашей хорошо владеем технологией живописи, знаем ее историю и приемы. А наши массмедийные художники отстают во многом, потому что среды, которая может это принять, здесь еще нет. В России картины — это типическая вещь, и художник — это тот, кто их рисует. Так было всегда.

ВИНОГРАДОВ: Погоди, Володь, мы же сами теперь медийные художники. (Смеется.) На «Ретроспективе» ведь будет аудиоинсталляция: посетитель надевает наушники и слышит наши мысли об искусстве, живописи и картинах.

ДУБОСАРСКИЙ: А под некоторые картины мы поставим музыку. Например, под «Розы» поставим песню «Белые розы».

(Напевает: «Белые розы, белые розы — беззащитны шипы».)

 

«Ретроспектива» Виноградова и Дубосарского на «Винзаводе» и в галерее «Триумф» до 17 июня.

 

Фото: Алексей Сорокин
Стиль: Александр Зубрилин

Интервью
Добавить комментарий