Валерий Чтак: «Это ты мусорам будешь рассказывать, они, может, тебе и поверят»

 Ты типа такой хулиган, выступаешь все время против всех, даже против себя. Но на деле же ты интеллигентный человек. Не хочешь наконец успокоиться? 

Когда была акция «Баррикада на Большой Никитской» и художнику Авдею Тер-Оганьяну задали провокационный вопрос, революционер ли он, ниспровергатель, Авдей ответил: «Не, ну как же, мы, художники, — интеллигентные люди!». Понимаешь? (Пауза.) Всем плохо. Страдают абсолютно все, кто не понимает иллюзорность всего существующего строя. Патриарх страдает, Путин страдает. Сейчас они еще заболеют чем-нибудь. Никто не застрахован. Все мы страдаем, все мы умрем. Технически, если вот так говорить, наступил ты кому-то на ногу — извинись, толкнул — извинись, но не откусывай больше, чем ты можешь проглотить. Мы все заслуживаем, чтобы нас погладили по голове. Но этически я, конечно, против всех. Я бы хотел, чтобы моя посмертная выставка называлась «Я всегда вас всех ненавидел».

 Это у тебя самая большая выставка, как я вижу.

Да, четыре этажа.

 Ты мог бы размахнуться и на большее?

Я могу сделать и на восемь. Могу во всех зданиях ММОМА открыть выставки. Одновременно. (Смеется.)

 У тебя хватит работ?

(Пауза.) У меня хватит души и сердца. (Смеется.)

 Ну, на самом деле ты много всего делаешь.

Здесь много старых работ, прям совсем старых, например 2002 года, графика разная. Здесь есть живопись, которую я могу делать с закрытыми глазами. Есть инсталляции, которые не имеют отношения к тому, что я делал ранее. Например, «Струны» — по ним вот вообще никогда не догадаешься, что это сделал я.

 У тебя действительно есть мечта сделать такую работу, по которой бы никто не понял, что это Чтак? 

Ну конечно, да. Хотя иногда всякие обалдевшие люди говорят: «Ну блин, мы ожидали от тебя другого». А вот на эту выставку приходишь с мыслью, мол, я ожидаю увидеть вот это, это и это — и ты ровно это и увидишь. «Что-нибудь неожиданное есть?» — Есть. «А есть такое что-нибудь в объеме и про субкультуру?» — Есть. «А про субкультуру и про смерть?» — Есть. «А есть только про музыку?» — Есть.

 А ты сам все работы подбирал, придумывал?

Нет, это мощнейшая работа с куратором (куратор выставки Алексей Масляев. – Прим. Interview).

 Ты же такой неуживчивый человек, как же ты с куратором-то общаешься? Ты обожаешь конфликты.

Я не люблю конфликты, не-не-не. Я их ненавижу. Просто иногда конфликты приносят красивый результат. Конфликтовали, конфликтовали и тут — хоп! — и получилось классно. «Какой же ты все-таки *****!» — «И ты тоже *****!». А выставка в итоге получилась неплохая. Все ******, а выставка хорошая.

 Слушай, вот по поводу рампы на твоей выставке. Ее залило дождем, ты очень ругался, что на фестивале «Форма» ее не поставили под крышу. И тем не менее, разрушительные последствия этого очень хорошо повлияли на вид рампы, как и следы от катания на скейтах.

Что бы ни случилось, все к лучшему. Мертвые осы оглушительно жужжат.

 У тебя ведь был уже такой опыт — когда на биеннале в боксе с твоими работами лампочка отключилась.

Ой, да все уже было. Кто-то упал, закрыли инсталляцию. Однажды я еще оставил краски на работе, и люди начали рисовать. Всегда что-то происходит случайно. Мне не всегда хватает мудрости, чтобы понять, зачем произошло вот это или вот это. Первый раз произошло, и ты говоришь: «Ну и хер бы с ним!». Потом ты уже скажешь, чтобы твою рампу поставили в каком-нибудь закрытом месте.

 А ты, как твой друг и товарищ Алекс Булдаков, придаешь большое значение ошибкам?

Когда я участвовал в акции в связи с выставкой про стулья Макинтоша, которая была в Музее Кремля, я наткнулся на его цитату, которую с тех пор очень люблю: «В ошибках всегда есть надежда». И она действительно есть и именно в ошибках. В ледяном, законченном перфекционизме ее нет. Я это теперь всегда говорю молодым художникам. Зине Юсуповой сказал: «У тебя классная работа!». А она мне: «Да не, тут вот недочет». — «Слушай, да это не важно, этого никто никогда не узнает. Это ты «мусорам» будешь рассказывать, они, может, тебе и поверят. А мне не рассказывай, я никогда не узнаю, как она должна была выглядеть».

 А ты сам не перфекционист? 

Смотря что имеется в виду под перфектом. Помню, как однажды показываю папе свою работу, а он мне говорит: «Слушай, да у тебя же здесь незавершенка». Меня это тогда так обидело! Для меня это совершенка, нетленка абсолютная. И во Владивостоке в резиденции «Заря» я как-то раз делал один проект, и там люди говорили по-разному, кто что. Одни: «Потрясающе, невероятные работы». Другие — что видят тут только абстрактные фигуры. И третьим — не понравилось, сказали, что слишком мрачно. Миша Most однажды очень классно сказал: «Ну, так всегда бывает — 50% нравится, 50% — не нравится. Ты никогда не сделаешь работу, которая понравится всем».

 Ты, по-моему, к этому и не стремишься.

Абсолютно (смеется) . Да, по-моему, и так неплохо вышло. (Показывает на мураль с надписью «Семидесятых не было уже лет сорок».) И фраза вот неплохо вышла, и написать удалось красиво, и рассмешить. Ну и *******!

 По поводу подбора фраз: долго придумываешь?

Когда как. Иногда долго. Здесь все было сложно.

 Ты мог бы книжки издавать, стать автором афоризмов, как Станислав Ежи Лец?

(смеется) Наверное, да. Есть у меня подозрение, что когда-нибудь в будущем — надеюсь, в далеком — мои физические возможности не будут подразумевать умение держать кисточку в руках, и мне придется писать книжки. Возможно, но не будем тут прибедняться и делать грустные глаза. От этого никто не застрахован, все под богом ходим.

 Ты фаталист?

Не-е-ет. Ну, помнишь тот анекдот? Молится монах и говорит, мол, Господь, дай мне то, дай мне се, я такой хороший. А Господь ему такой: «Что значит дай? Ты вот недавно монашку трахнул». А монах: «Ой, прости, пожалуйста, меня сатана попутал». А Господь поворачивается к сатане и спрашивает: «Слышишь, ты его попутал?». А сатана отвечает: «Что? Да я этого чувака вообще не видел!». И Бог такой: «Так, записываем: навел поклеп на сатану». С одной стороны, может, есть и Бог, и сатана, ну а с другой — на Бога надейся, а сам не плошай. С одной стороны, я фаталист, с другой, ну… нормально делай — нормально будет. (Смеется.)

 Так как на самом деле фразы-то появились в твоем творчестве? 

Все очень хотят, чтобы я ответил: это все Юрий Альберт. Я, конечно, очень люблю то, что он делает, но больше всего на меня повлиял Бойс (Йозеф Бойс. – Прим. Interview). У Бойса была манера делать какие-то возвышенные сентенции, что вообще характерно для 1970-1980-х. «С глупых вопросов начинаются все революции» или «Революция — это мы». (Смеется.) Я просто дублировал эти фразы. Я тут недавно узнал, что Хантер Томпсон переписывал на печатной машинке «Великого Гэтсби», чтобы понять, как писать такие классные произведения. Я тоже одно время пытался перерисовать работы Бойса, чтобы понять, как это вообще устроено.

 Ты же фанат еще «Монти Пайтон». Может, оттуда и эти парадоксальные фразы? 

Как говорится, мухи отдельно, котлеты отдельно. Смешно: я тут все время слушаю Белу Бартока в плеере, но когда у меня звонит телефон — звучит жесточайшая музыка, то ли Deicide, то ли Carcass. (Смеется.) Не скроешь. Можешь сколько угодно рассуждать про Альберта, про Бойса, а, по правде, все «Монти Пайтон». Возможно, ты прав. В любом случае, все, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы кто-то похихикал. Этого достаточно.

 Ты все еще любишь «Кока-Колу»?

Нет, я бросил пить «Кока-Колу» по состоянию здоровья. Сахар, «Кока-Кола», курение, «Сникерс» — вот это все. Здесь, кстати, должна была висеть на окне работа «Не курить — глупо», но я подумал и понял, что не могу искренне это написать. Разве что написать «Не курить — глупо, но я бросил». (Смеется.)

 Не чувствуешь себя рок-звездой в завязке?

Я каждый раз вспоминаю фотографию Хэтфилда (Джеймс Хэтфилд. – Прим. Interview) с минеральной водичкой и в тапочках «Гуччи». И это Хэтфилд, который всем факи показывал, водку бухал! Конечно, хочется быть как Хантер Томпсон — все время с папиросой.

 То есть ты еще не устал?

Не, ты что. После смерти отдохнем. Потом еще посмертный экзамен сдавать. Меня вот очень беспокоит художник Владимир Маковский. При жизни это был суперхит. А сейчас он где, кто о нем знает? Или вот еще поэт Семен Надсон. Когда он умер, его несла огромная толпа молодежи. Ты знаешь хоть одну строчку Надсона? У него стихи все очень плохие, типа «розы-морозы». Когда про Пушкина сказали, что он наше все — это прозвучало странно. Нашим всем он уже стал после смерти. Сдать экзамен при жизни — одно дело, после смерти — другое. Как пел Майк Науменко: «Вот так мы жили, так и живем, так и будем жить, пока не умрем, и если мы живем вот так — значит, так надо!».

Интервью
Добавить комментарий