Тереза Иароччи Мавика: «Вы сами создали миф, что на Западе вас не понимают»

Тереза, расскажите, как вы вообще оказались в России?

Я училась в Неаполе на факультете политических наук. На последних курсах я выбрала в качестве специализации блок социалистических стран и изучала юридические изменения в законодательстве во время перестройки.

Вы специализировались на советском коммунизме или вообще на социализме?

Вообще. До того как поехать в Россию, я три года летом была в Болгарии, где перестройка и зародилась как экономический проект. Я мечтала поехать в Америку и изучать тему развития кооперативов в условиях перестройки, потому что самая известная советологическая школа была там. Но я в январе 1989 года мне сказали, что мне «повезло», потому что зовут в Москву: «Там сейчас творится история, там сейчас все!» Признаюсь, я была немного шокирована: «Как я, южный человек, буду в таком холоде?» (Смеется.) Планировалось девять месяцев учебы, и вот я здесь 25 лет спустя.

Родченко или авангард — это прекрасно, но никак нельзя их подавать как продукт сегодняшнего времени.

Как вы познакомились с Леонидом Михельсоном и стали заниматься его фондом? Как появился фонд вообще?

А вот эта история относительно свежая. Все началось в Венеции на биеннале 2009 года. Леонид Викторович уже тогда собирал искусство и, как человек основательный, интересовался процессом изнутри, поэтому приехал на биеннале. Так получилось, что меня попросили показать ему русский павильон. Я показала ему и русский павильон, и еще много других, попутно рассказывая ему историю биеннале и об искусстве вообще. Мне тогда очень понравилось его любопытство. У нас завязался диалог, переросший в спор, который длится и по сей день, о том, что можно считать искусством, а что нет. Мы провели весь день, гуляя по павильонам, а уже вечером он меня спросил, не хочу ли я работать на него. Я сказала, что предпочла бы просто дружить, потому что предыдущий опыт работы на русских был не слишком радостным. Но наш диалог не прекратился, и дальше, уже в Москве, мы много говорили о развитии его частной коллекции — тогда в основном классического искусства, или, точнее, того, которое более привычно коллекционерам в России. В конце нашего продолжительного общения Леонид определил схему, по которой ему будет интересно дальше собрать искусство, и, самое главное, он осознал, что этот процесс имеет социальную ответственность. Вот поэтому я все время говорю, что он настоящий меценат. Меня всегда очень сильно смущало то, что здесь не до конца понимают суть этой роли. Многие из тех, кто вовлечен в этот процесс, преследуют свои цели, имеют личные интересы или же приходят на один раз. В результате получается, что они что-то делают, но не настолько продуктивно, чтобы развивался контекст.

 Так почему вы не вернулись в Италию, а стали заниматься русским искусством, да еще и здесь, раз у вас не очень хороший опыт?

Я очень люблю эту страну и особенно ее художников, для которых мне особенно хотелось быть полезной, так как, проявляя заботу о них, ты вносишь бесценный вклад в культуру страны. Мне кажется, нам всем важно, чтобы у России сформировался правильный имидж, но я здесь наблюдаю повсеместную инертность — попытку легитимировать сегодня за счет вчерашнего дня, стремление рассказать о настоящем России посредством «кумиров прошлых лет». Мы, итальянцы, кстати, в этом очень преуспели. Всю жизнь паразитируем на своем прошлом. Родченко или авангард — это прекрасно, но никак нельзя их подавать как продукт сегодняшнего времени. Это не Россия сегодня. Нельзя зацикливаться на прошлом, а нужно думать о будущем, нужно создать новый продукт и легитимизировать его — и только через это можно строить новую Россию. Нам же следует обновить свой опыт, создать соответствующий актуальному времени, легитимировать его и только после, на мой взгляд, возможно строительство новой России. В этом я полагаюсь в первую очередь на культуру, а не на политику, экономику или финансы.

Я политолог. В искусство из политологии я пришла неслучайно. Политикой занимаются люди, которые живут здесь и сейчас. Если ты желаешь жить иначе, то выбираешь культуру, что я и сделала, а господин Михельсон стал тем, кто утвердил меня в правильности этого решения. Леонид Викторович — человек чрезвычайно быстрого ума. Он сразу уловил суть моего предложения создать институцию, производящую наследие для будущего. Ведь все ваши известные коллекционеры собирали именно современное им искусство. Цитирую название известной работы итальянского художника Маурицио Нануччи: «All art has being contemporary».

 Есть такое распространенное мнение, что русское искусство логоцентрично и что западные люди плохо его понимают. Хотела бы спросить вас как человека с Запада: это так? И что нужно сделать, чтобы легитимизировать, как вы говорите, это искусство?




Попробую рассказать образно. Перед открытием выставки Ильи Кабакова в Эрмитаже я подслушала разговор одной пары, которую, как здесь водится, по блату пустили посмотреть выставку до ее открытия: «Столько шума от этого Кабакова и этой выставки, а толку что». — «Ну, так мы жили…» — «Ну жили, ну и что дальше…» Но там так-то не жили! Западный человек так не жил, и все равно ему понятно, о чем говорит русский художник!

Я считаю, что если и есть проблемы у современного русского искусства в стране и за ее пределами, то это дело рук тех, кто за него непосредственно отвечает. Вы сами создали миф о том, что на Западе вас не понимают. Подобное я слышу только от русских кураторов.

С сожалением замечаю, что тут есть такая тенденция — создать свое царство и самому в нем править, никого не подпускать. И не важно, как у тебя это получается, главное, чтобы у соседа было хуже. Слова из моего генома — синергия, например, совместная работа — просто невозможно применить на деле, и за 20 лет, увы, ничего не изменилось. То, что русское искусство доступно только русским — идиотский штамп. Искусство не имеет границ, оно одно, может только делиться на плохое и хорошее.

 А что для вас самой как для директора фонда стало главной целью?

Продюсирование русского современного искусства и возможность дать этому искусству немного другой ритм, чтобы о нем больше знали «там». Мы начали приглашать западных кураторов, с которыми я на протяжении многих лет ходила рядом и переводила, объясняла российское искусство. Могу сказать, что за шесть лет нам удалось создать группу союзников, которая опекает нас.

 Вы хотите создать место для диалога современных культур, получается?

Мы этого хотим всегда. Музей, в который ты приходишь для того, чтобы просто на что-то посмотреть, — это устаревшее понятие.

 Медитативное место. Приходишь и отдыхаешь.

Отдыхать можно и дома. Мне кажется, нам нужно место, в котором молодежь могла бы в чем-то себя попробовать, проявить. Куда бы пришел человек, который принципиально не ходит в музеи, и открыл бы что-то новое для себя.

 И начал бы ходить в музей?

И начал бы! Да, это звучит утопически, но ведь без утопии никуда. Особенно здесь. Если мы перестанем мечтать, тогда откроем музей русского импрессионизма. Ведь мы никуда не продали картины из старой коллекции. Я мечтаю создать не просто музей, а общество, которое само рождает современное русское искусство, «сделано русскими». Естественно и без чьей-то указки. Над этим проектом работают все ребята из фонда и приглашенные специалисты. Я им все время повторяю: «Это ваше будущее, это ваша страна, это ваши идеи, это должны сделать вы».

Интервью
Добавить комментарий