В середине 1990-х она смело шагнула из мира запрещенного советского концептуального искусства в демократичные Штаты. Сегодня художник Ирина Нахова живет на два континента, между Джерси и Москвой, ведет свой курс в Детройтском университете и получает в распоряжение русский павильон на Венецианской биеннале. Все это Ирина заслужила хотя бы уже тем, что в 1983–1988 годах в собственной московской квартире создавала первые в истории «тотальные инсталляции», называя их, ввиду отсутствия термина, «Комнаты».
Нахову часто относят к кругу московских концептуалистов. Но на деле самые интересные эксперименты художницы лежат в ключе формализма. Взять хотя бы ее гигантские скульптуры из парашютного шелка, которые раздуваются и приобретают отчетливые формы, реагируя на проходящего мимо человека. Или застывшие видеокартинки, оживающие, только когда зритель крутит педали.
Для Interview художник Ирина Нахова обсудила с молодым куратором Андреем Паршиковым проблемы феминизма, роль гладильных досок в искусстве и цвет стен, сочетающийся с лагуной.
ПАРШИКОВ: Ирина, при нынешней политической ситуации представлять Россию на Западе, в Венеции, не страшно?
НАХОВА: Художники, в отличие от спортсменов и дипломатов, представляют себя, а не страну. Конечно, я родилась здесь, это мой язык. Я выросла с пониманием того, что российская культура — часть европейской, у нас общие корни. Колыбелью визуального языка были Греция, Рим, Византия. Визуальный язык — общий, я умею на нем говорить и это умение покажу.
ПАРШИКОВ: Что ждать от вашего проекта российскому зрителю, а что — западному? Заложена разница восприятия?
НАХОВА: Естественно, у меня есть ссылки на русские источники. Как их считывают, зависит от образованности и открытости зрителя, а вовсе не от места жительства. Надеюсь, хотя бы двум-трем людям это покажется интересным.
ПАРШИКОВ: Серьезно? И вам этого достаточно?
НАХОВА: Я всегда живу по старой максиме «не верь, не бойся, не проси», поэтому особенных ожиданий нет. Пара человек поняла — уже здорово.
ПАРШИКОВ: Вас часто относят к такому направлению, как московский концептуализм. Но вроде бы вы сами с этим не очень согласны?
НАХОВА: Что значит согласна—не согласна? Мы путаем представления общества и индивидуума. В моем романтическом представлении художник — одинокая профессия, и ответственность здесь тоже глубоко индивидуальная. Я не против, что меня причисляют к московским концептуалистам. Хотя для меня всегда была важна не только голая идея, но и визуальная составляющая. А так — хоть горшком назови, только в печь не клади.
ПАРШИКОВ: Но ведь и московский концептуализм был разный. Например, Вадиму Захарову (художник, представлял Россию на прошлой Венецианской биеннале. — Interview) тоже важна визуальная составляющая. Но он «барочный» концептуалист.
НАХОВА: Да, его работа в русском павильоне была очень зрелищная. Вадим больше тяготеет к театру, я — к живописи. И концептуализм бывает разный. Например, художники Андрей Монастырский и Илья Кабаков имеют не много общего. Но если под московским концептуализмом понимать просто группу талантливых людей, поддерживающих друг друга, то я за — причисляйте.
ПАРШИКОВ: Ира, вы — первая женщина, чья персональная выставка проходит в российском павильоне. Феминистки вами гордятся. А вас гендерный вопрос волнует?
НАХОВА: Я начинала в Советском Союзе, и слова «феминизм» мы тогда не знали. Сейчас я сижу на двух стульях (Ирина живет в Джерси и в Москве. — Interview), смотрю на ситуацию с разных сторон. Мне странно видеть отношение русских мужчин к женщинам, поэтому в Москве я стараюсь участвовать в феминистских выставках. Мне кажется, в истории все повторяется, и вопрос о правах человека вновь выходит на первое место.
ПАРШИКОВ: На выставке студентов профессора, имеющего непосредственное отношение к феминизму, как, например, художника-перформансиста Фейт Уайлдинг, обязательно есть несколько работ с гладильными досками. Это такое клише. И в вашем творчестве оно тоже прослеживается.
НАХОВА: Само собой, выплывает. Я, честно говоря, когда делаю работу, не думаю об этом. Но если прослеживается — пусть, я совсем не против.
ПАРШИКОВ: Мне кажется, ваше творчество можно условно разделить на периоды: «надувной», «высоких технологий», «живописный». Меня очень интересует первый. Как вы к нему пришли?
НАХОВА: По утилитарному пути. Все мои надувные объекты сделаны из парашютного шелка, их легко перевозить. А если тянет к большим работам и большим пространствам, то заполнение объема воздухом — идеальный выход.
ПАРШИКОВ: Вы можете сдуть гигантскую скульптуру, сложить в сумку и взять в ручную кладь?
НАХОВА: Совершенно верно. И никто даже не спрашивает, что это. Транспортировка всегда — сущий ад. А я все свое ношу с собой.
ПАРШИКОВ: Скажите, а в инсталляции «Большой красный» (шелковая скульптура надувалась при пересечении зрителями черты и сдувалась, когда они удалялись. — Interview) использованы какие-то неочевидные технологические решения?
