50 лет

Бартенев не просто весельчак в нелепых головных уборах, кислотных комбинезонах, надувных шарах, сумасшедших очках (или что вы там себе о нем думаете). Бартенев — художник уникального сплава. Впитав традиции футуризма и авангарда, он научился всеми доступными художественными методами переводить свои смелые идеи в арт-объекты. И поиски его, как творца и философа в одном лице, микрокосмом не ограничиваются.

Проследить наглядно, как Бартенев бороздит просторы Вселенной во всех ее очевидных (и не очень) смыслах, можно будет в ММОМА на Гоголевском бульваре с 29 сентября, а в галерее RuArts — аккурат с 9-го, юбилейного, октября. Алёна Долецкая затребовала встречу с Бартеневым, чтобы выяснить, наконец, с какой чудесной планеты он на нас свалился.

ДОЛЕЦКАЯ: Андрей, ты вырос в Норильске. В моем поверхностном представлении — это ледяной город, жители которого обслуживают гигантского промышленного монстра «Норильский никель». Как в этом суровом, снежном и монохромном месте мог родиться такой цветной, безбашенный художник?

БАРТЕНЕВ: Мой Норильск конца 1960–70-х и Норильск сегодня — разные города. В нашем Норильском Заполярном театре драмы играл молодой Иннокентий Смоктуновский, была своя студия документального фильма, отдельный телевизионный канал, филармония, теплицы, коровники… Здания строили ленинградские архитекторы, и вся инфраструктура носила экспериментальный характер. Предполагалось, что это будет город коммунистического будущего. Такое оптимистическое место, наполненное людьми со всей страны, где произрастают вьетнамские огурцы.

ДОЛЕЦКАЯ: Ссыльные были?

БАРТЕНЕВ: Конечно. Обе мои бабушки, например. Но в то время никому не было дела, почему одни соседи эстонцы, другие кавказцы, третьи ленинградцы или москвичи. В школе были многонациональные классы, и я даже не подозревал о существовании такой эмоции, как национальная нетерпимость. Люди были открытыми. Такими их сделала судьба и природная мощь. Девять месяцев зимы — наглядная иллюстрация ничтожества человека перед стихией. Смотришь на бескрайние просторы лысой тундры — и сразу понимаешь свое место.

ДОЛЕЦКАЯ: И ты там понял, что ты — художник?

БАРТЕНЕВ: Да. Именно природа дала моей перевозбужденной психике самый большой магический урок. Но не зимняя, а летняя. Полярный день, когда солнце вертится вокруг тебя и вообще не уходит за линию горизонта, привел мое восприятие мира к некой окружности. Все, что я рисую, шью, строю, подвержено структуре круга.

Слева направо: бомбер и блузка, все Max Mara; пальто, Dior; водолазка, Max Mara; юбка, Versace

Бомбер и юбка, все Max Mara; туфли, Marella; очки, Prada.

ДОЛЕЦКАЯ: Вот почему у тебя все эти шары на костюмах! Погоди, ты что, уже в детстве все это понял?

БАРТЕНЕВ: Подростку осознать такое невозможно. В 2002 году я работал для американского театрального режиссера Роберта Уилсона, делал свой перформанс под названием «Лестница красного» в его летнем центре Watermill в Хэмптонсе. Там-то и пришло осознание, что я человек круга. Особенно против Уилсона, который человек-линия-угол.

ДОЛЕЦКАЯ: Он и правда графичный.

БАРТЕНЕВ: Да, линия, угол, квадрат — это его фигуры. Весь Watermill построен по этому принципу. Мой перформанс был посвящен теории лучизма (раннее направление русского абстракционизма, основанное на смещении световых спектров и светопередачи. — Interview). Импульс солнца транслируется к нашей планете красными, сходящимися как лестница, окружностями. По ним можно не только спуститься, но и мысленно подняться в обратную сторону, к солнцу. Об этом была моя работа.

ДОЛЕЦКАЯ: Как отреагировал Уилсон?

БАРТЕНЕВ: Прекрасно. У него был период творческой влюбленности в меня, и он шесть лет позволял мне делать все, что я хочу.

ДОЛЕЦКАЯ: А потом? Ты ушел?

БАРТЕНЕВ: В мою судьбу вмешалась Лиса де Кунинг, дочь знаменитого американского абстрактного экспрессиониста Виллема де Кунинга. Дело было так: Уилсон отправил ко мне в помощь некую даму с двумя дочками. Я даю этим двум милым девочкам (с потрясающим золотым оттенком волос) клеить куриц из скотча для своего перформанса.

А их мама неожиданно исчезает. Чтобы вернуться через час с охапками цветов, корзинами фруктов и наполнить всю нашу студию этим великолепием.

ДОЛЕЦКАЯ: Ты вообще не знал, кто она такая?

БАРТЕНЕВ: Нет! Но Лиса сразу меня поразила, она была как стихийный гейзер. Потом мы встретились уже в 2007 году, когда я показывал свои скульптуры на Венецианской биеннале.

Стою я на вернисаже в образе «руссо туристо, облико морале»: на красных каблуках, в чулках, купальнике. И заходит она. Мы, конечно, были страшно рады снова увидеться, стали обниматься. А после провели в Венеции еще несколько совершенно фантастических дней с Лисой и нашим другом из Вены Стефаном, который потом стал продюсером этой… как ее… ну, бородатая колбаса, которая победила на «Евровидении».

ДОЛЕЦКАЯ: Кончита?

БАРТЕНЕВ: Точно! Так вот, мы подружились с Лисой, и она сказала: «Я хочу, чтобы ты оформлял вечеринки Neon Party, которые придумала моя младшая дочь». Я делал их много лет, и это были самые фантастические подростковые тусовки в Хэмптонсе. Потом Лиса задумала запустить вместе с фондом де Кунинга программу Artist in Residence — чтобы понять, как дух и флюиды Виллема могут управлять творческой энергией молодых художников. В общем, я был первым подопытным.

ДОЛЕЦКАЯ: Получилось?

БАРТЕНЕВ: Еще как! Я моментально стал получать ответы. Вот плаваю я как-то в бассейне на свежем воздухе — солнце наполняет его до краев, а вокруг пятнистые оленята щиплют зеленую травку. Красота невероятная! И тут я начинаю соединять: солнце, бассейн, луг. Так пришла идея одной из моих любимых инсталляций — The SunPool.

Или, например, я записываю видео с двумя плывущими юношами: один — молодой архитектор, другой — фанат фортепианной музыки. Фотограф Паша Антонов все это снимает. Потом я беру эти карточки и, пользуясь проектором 1960-х годов Виллема де Кунинга, переношу изображение на огромные ватманы. С ватманов — на кальку, и очень аккуратно приклеиваю эти кальки на холсты, чтобы снова повторить рисунок. В итоге получаю графический отпечаток. Но чувствую, чего-то не хватает. И вновь мне приходит ответ: я ставлю подиум для ныряния, в центр инсталляции помещаю мальчика-архитектора и проецирую аккурат ему на лопатки свое первое видео.

ДОЛЕЦКАЯ: То самое, на котором юноши плавают?

БАРТЕНЕВ: Да. Один герой теперь «плывет» по спине модели влево, другой вправо — получается так, словно это крылья ангела. Все сразу встало на свои места. Было так красиво, что Лиса плакала: «Андрей, это именно то, о чем я мечтала. Взаимодействие духа де Кунинга и духа художника нового поколения».

ДОЛЕЦКАЯ: А потом?

БАРТЕНЕВ: Потом мы еще сделали последнюю совместную вечеринку в Хэмптонсе, а в декабре 2012-го Лиса уехала на Карибы, где разбила голову и в ту же секунду умерла. Это был страшный шок, и Хэмптонс для меня…

ДОЛЕЦКАЯ: Закрылся?

БАРТЕНЕВ: Нет. Без Лисы все стало иначе. Уилсон — это математика, деньги, линии. Лиса преподала мне урок, который я запомнил на всю жизнь: безумие бесконечно.

Блузка и юбка, все Dorothee Schumacher; туфли, Marella; гольфы, H&M.;

ДОЛЕЦКАЯ: Андрей, ты делал спектакли, рисунки, скульптуры, перформансы, изумительные видеоработы. Но представь, что тебя попросили определить себя только в чем-то одном: «Я, Андрей Бартенев, лучше всего умею…»

БАРТЕНЕВ: Ой, преподавать! Знаешь, у меня есть миссия. С 18 лет ко мне начали приходить знания. Я не из тех, кто хорошо учится, вычитывает что-то в библиотеках. Ко мне знания приходят сами, потому что я верю, что в человеке они заложены изначально. Закончился какой-то этап жизни — открывается новая информация. И мне, Андрею Бартеневу, открылось, что я здесь не потому, что какой-то особенный. И не потому, что могу стать героем или антигероем. А потому, что я должен встретить одного человека и проводить его до следующего пункта.

ДОЛЕЦКАЯ: До смерти?

БАРТЕНЕВ: Не знаю. Возможно, как-то помочь. Исходя из этого ощущения, я понял, что мне легко дается педагогика. Чтобы узнать, кто тот самый человек, которого ты провожаешь, нужно его интуитивно проверить. Я рано начал работать вожатым, давал уроки по рисунку, лепке. Делал с детьми костюмы. Это все было частью миссии Проводника. Последние восемь лет я преподаю синтетический перформанс в Норвежской театральной академии. Мои студенты, сценографы и актеры, работают потом у того же Уилсона и у других важных европейских режиссеров.

Слева направо: бомбер и блузка, все Max Mara; пальто, Dior; водолазка, Max Mara; юбка, Versace

ДОЛЕЦКАЯ: Я помню, ты как-то сказал, что твои костюмы — это некие межгалактические скафандры. Ты по-прежнему их так ощущаешь?

АРТЕНЕВ: Абсолютно. В прошлом году возникла тема о создании экспедиции на Марс.

ДОЛЕЦКАЯ: Ты подал заявку?

БАРТЕНЕВ: Нет. Но я много думал о собравшейся команде и понял, что не позвать на борт людей арт-направленных — это ошибка. Потому что только человек с креативным сознанием может придумать игры и ситуации, которые спасут психическое здоровье экипажа в таком долгом и опасном путешествии. Это во-первых. А во-вторых, я считаю, что бисексуально ориентированные люди имеют больше шансов психологически выдержать подобную экспедицию.

ДОЛЕЦКАЯ: Интересная теория. А что ж ты сам в этот Mars One не написал?

БАРТЕНЕВ: У меня нет времени. Зато идей приходит в голову очень много.

Жакет, топ и брюки, все Louis Vuitton.

ДОЛЕЦКАЯ: Слушай, Андрюш, у меня к тебе деликатный вопрос. А на что ты живешь?

БАРТЕНЕВ: На все, что мне Бог посылает. (Смеется.)

ДОЛЕЦКАЯ: И часто посылает?

БАРТЕНЕВ: Ой, Бог ко мне очень благосклонен. Посылает много хороших коллекционеров, которые любят мои картины. Я вот недавно сделал потрясающий проект для Оли Карпуть (владелица «Кузнецкого Моста 20». — Interview). Четыре картины в эстетике проекта The SunPool и ковер, сотканный по моему эскизу. Есть еще коллекционеры, которые покупают фрагменты моих перформансов 1990-х годов.

ДОЛЕЦКАЯ: Тогда у меня дурацкий девчачий вопрос: ты похож на человека максимум лет тридцати.

БАРТЕНЕВ: Спасибо большое.

ДОЛЕЦКАЯ: Это не комплимент был. Я в курсе, что ты тщательно за собой ухаживаешь. Но ты осознаешь при этом, как возмутительно молодо выглядишь?

БАРТЕНЕВ: Не-ет. Когда на паспортном контроле мне говорят, что на вид мне 25 лет, я это принимаю за удачную шутку. Но пограничники обычно настроены серьезно и просят снять кепку, потом очки, перестать улыбаться. «А да, да, теперь вам 50, сразу видно». (Смеются.) Наверное, я всегда таким был. Помню, в десятом классе я был очень худым, при своем росте 184 см. И лучший друг у меня был невероятно высокий и тощий. Представляешь, как мы смотрелись на фоне своих пышущих здоровьем атлетичных одноклассников?

ДОЛЕЦКАЯ: А почему ты не занимался спортом?

БАРТЕНЕВ: Я был освобожден от физкультуры — как и у многих норильских детей, из-за снега и яркого солнца у меня ожог сетчатки глаза. Мой тощий друг всегда утешал: «Ну да, мы с тобой дистрофики — ими и останемся. А на остальных посмотрим лет через 10—20». Не сразу, но до меня дошло: один из секретов молодости — стабильный вес.

Пальто, Chanel; рубашка и брюки, все, Versus Versace; ботинки, Fabi.

ДОЛЕЦКАЯ: Как ты не устаешь удивляться?

БАРТЕНЕВ: Выучил урок моего английского друга-художника Эндрю Логана. В 1995 году я впервые приехал на его международный фестиваль «Альтернативная мисс мира». Там я и понял, что одно из величайших достижений британской культуры — неиссякаемое любопытство к жизни. Видела бы ты, с какой неподдельной страстью британцы относятся к экспериментам других людей, к разным нововведениям. Как они любят все новое в архитектуре, музыке, танце. Боже мой! Настоящая молодая культурная нация без эмоционального возраста.

ДОЛЕЦКАЯ: Кажется, что ты совсем не боишься старости.

БАРТЕНЕВ: А чего ее бояться? Я умру на сцене. И потом, я же точно знаю, что жить мне осталось 25 лет — и все.

ДОЛЕЦКАЯ: Что «все»?

БАРТЕНЕВ: Мне нужно успеть помочь тому, которого я должен встретить и провести. И еще многое сделать до того, как я больше никогда не появлюсь на этой планете.

ДОЛЕЦКАЯ: Ах вот как! И где же мы с тобой встретимся снова?

БАРТЕНЕВ: Моя жизнь здесь — это всего лишь три секунды из другой жизни там.

ДОЛЕЦКАЯ: Андрей, сразу прошу прощения, если мое наблюдение несправедливо, но у меня сложилось такое впечатление: несмотря на все фонтаны счастья и благословения, которые на тебя льются, у тебя нет в жизни постоянного, очень близкого спутника. Или есть?

БАРТЕНЕВ: Два года назад меня покинула моя самая сильная любовь — мама. Но твой вопрос же про отсутствие в моей жизни любви во плоти? Я эту ситуацию рассматривал уже со всех сторон и понял: либо все впереди, а я еще не готов, либо это расплата за самодостаточность. Но, знаешь, в моей параллельной жизни у меня есть все! Более того, Алёна, я сейчас признаюсь специально для твоих читателей: у меня там три мужа, одна жена, и мы все впятером очень счастливо уживаемся.

ДОЛЕЦКАЯ: Ничего себе! Повезло тебе, Андрюш, так повезло. Передавай им всем нежный привет от меня.

Интервью
Добавить комментарий